Роза Мира на RozaMira.Us

«Зарницы грозы» — 2

Вступление

Я крокодил, я крокожу и буду крокодить!
(Приписывается Инт Монолиту Порванному)



— Что этот «гражданской»? — спросил Коркодел.

Только кажется, что говорящих животных немного. Когда начинаешь подсчитывать, выясняется, что из них можно собрать уезд, не меньше. А главная беда при этом — дикие звери не дают своим детям имен. Их всегда зовут Лев, Медведь, Белка. Это весьма злит переписчиков, которые не могут отличить одного волка от другого. Им ведь неведомо, что настоящее имя зверя — его запах. Обычай как-то еще себя называть есть только у ручных, перенятый ими от людей. Чтобы не мучиться, переписчики придумали давать зверям отчества, а когда те заканчивались — клички. Так появились Лиса Патрикеевна или Серый Волк. Коркодел был Коркоделовичем. Он все равно мог не бояться, что его спутают с каким-нибудь другим Коркоделом. В Тридевятом царстве других и не было: крокодилы легко могли там замерзнуть насмерть.

— Это когда победа любой стороны является поражением, — рассеянно ответил Филимон, хлопоча вокруг лежавшего на столе зайца. — Много будешь знать, плохо будешь спать... Слово «скальпель» тебя почему-то не интересует.

— Я знать, что этот скальпель.

Только дурак бы не понял, что прозвище «добрый лекарь Моров» — чистая издевка. Диссектарий проявлял доброту строго по собственным правилам. Людей, например, он не любил и слал прочь от своего порога, хотя лечить их вполне мог.

— Я пришью тебе новые ножки, — мурлыкал под нос Филимон, — будешь снова скакать по дорожке... Коркодел, оторвись уже от этой гадости и подай сюда лапы.

Тот с сожалением оставил яблочко-дальнозор. При должной сноровке чародейские блюдца могли выдать что-нибудь навье. Например, песню. Картинки при этом не было — навы не дают видеть свой мир кому попало. Коркодел влюбился в музыку Нави с первой же песни, на которую наткнулся, прокатывая яблочко по блюдцу то в одну, то в другую сторону. Она совсем не походила на печальные распевы Тридевятого или сухой барабанный рокот его собственной родины. Песни нав были напоены страстью, надсадистый рев их инструментов разжигал кровь. Знающие люди объяснили Коркоделу, что это специально, потому что музыкой в Навьем царстве совершают богослужение. Если много ее слушать — сам можешь не заметить, как она тебя склонит ко тьме. Но этим-то Коркодела было не напугать.

Он поднялся, вытянул затекшую спину и стащил с полки нужный чан, стараясь над ним не дышать. В чане колыхалась мутная плотная жижа, а в ней, точно в холодце, были утоплены заячьи задние лапы. Другого цвета — беляк, не русак. Но прежние-то уже не вернуть. Где пронесло ту телегу, ад ее знает. Сам заяц не был говорящим.

Диссектарий выудил одну из лап и, продолжая что-то напевать, приложил к неподвижному тельцу. У Коркодела уже была наготове склянка живой воды.

— Маленько остаться, — Коркодел поднял склянку и потряс. — Может не хватить для второй.

— Мясо и без нее зарастет. Не учи меня.

Филимон осторожно капнул живую воду на заячьи кости. Соединил тело с лапами, придержал, будто склеивал горшок. В дверь постучали.

— Осел, наконец-то. Открой. Хвост в сенях, большая склянка.

Но это был не осел, а Бурая Медведица. В лапах она несла медвежонка.

— Светлым Князем прошу, — заговорила она, не дав Коркоделу поздороваться. — Знаю, что Моров-свет не всех лечит, но сынок мой может умереть. Не ест ничего, дрожит, жаром пышет, глазки опухли и гноятся... Я не с берлоги, не подумай, я здешняя, лукоморская, ученая. Раньше со скоморохами ходила.

— Кто это? — донесся голос из глубины терема. — Мясоеды?

— Э-э-э... да.

— Так гони их к черту, что ты рассусоливаешь?

— У нее сын, — ответил Коркодел. — Она не к кого...

— У нее из пасти несет убитым козленком! — отрезал Филимон, появляясь в сенях. — И сын ее вырастет в обжору и кровопийцу! Я что, напрасно тратился на гравера?

Он постучал мокрым пальцем по двери. Табличка на ней гласила:



— Я не умею читать, — робко сказала Медведица.

— А слушать умеешь? — Лекарь помахал на нее, будто отгонял гусей. — Иди, иди в лес. Я занят. У меня увечный, которого покалечили самые лютые из хищников.

Он вернулся в дом. Коркодел посмотрел на оглушенную горем мать и развел лапами. Медведица не шевелилась. Ее глаза смотрели сквозь Филимонова постояльца. Тот начал закрывать, но вдруг Бурая схватила его за лапу. Он охнул — чешуя будто смялась в медвежьей хватке.

— Ты же знаешь, что делать, — взмолилась Медведица. — Ты живешь с ним, видел его снадобья. Просто найди лекарство. Ночью. Когда он уснет. Мы уйдем и не появимся больше. Я тебе дам сколько захочешь соболей или оленьих рогов. Я могу помочь тебе вернуться домой.

— Меня не нужно домой, — сказал Коркодел. По крайней мере, подумал он, не сейчас. — То этот... Я хотеть сказать, я не знать, что делано. Я почти ничего не понимать в дела Филимон, или болезнь. Если только вам надо живая вода, или перевязка, или остановить кровь. Мне бы радостный помочь, но я не могу.

Он затворил дверь, но Медведица подставила лапу. Другой она удерживала сипло, нездорово сопящее дитя.

— Я правдиво не могу, — сказал Коркодел уже настойчивее. — Простите, тант.

Он убрал с косяка лапу Медведицы, закрыл дверь и запер. Не слыша голоса Бурой, Коркодел слышал ее запах. Она не уходила.

Такое случалось уже не в первый раз. Однако по большей части к диссектарию приходили звери издалека, не знающие о его принципе. Может быть, Медведица отчаялась бегать по коновалам. А принимали ли ее вообще люди, лечившие всю жизнь только домашний скот или чьих-нибудь борзых?

Филимон закончил сшивать края двух шкурок, отступил на шаг и оглядел зайца. Тот смотрелся немного странно, но всяко лучше, чем ползущий на одних передних, плача по-заячьи и волоча обрубки в дорожной пыли. Диссектарий смазал швы молоком Индрика-зверя и поставил рядом песочные часы.

— Как песчинки высыпятся, скажешь. — Он забрал у Коркодела блюдце и покатил яблочко наново.

— Я слушать! — возмутился тот. Филимон поднял брови в деланном удивлении.

— Ты должен быть благодарным, что я вообще позволяю тебе что-то трогать. Если не нравится, выметайся на юг, пускай из тебя там сделают чучело.

Коркодел замолчал. Когда южный зверь появился в Тридевятом, он совершенно никого не знал. Вокруг не говорили ни по-ифрикийски, ни по-авалонски. Только один худо-бедно понял, что диковинной ящерице не на что поесть и переночевать. Денег не дал, здесь вообще не отличались услужливостью, к которой Коркодел привык, но показал дом Филимона. Лекарь знал много языков. Шептались даже, что он умеет говорить на языках звериных, мяукать, рычать и кудахтать.

Чтобы его тогда хотя бы пустили в дом, Коркоделу пришлось убеждать изо всех сил. Впрочем, он уже к тому времени научился догадываться, что и когда следует врать, поэтому на брезгливый вопрос диссектария «Как давно у тебя на языке остыл вкус невинного?» ответил «Я не ем мяса, мне запрещают боги». Повезло, что в богах Ифрикии Филимон разбирался гораздо хуже, чем в ее языке.

— Сегодня царь Горох опять самолично вышел в народ и станцевал под скоморошью песенку «Отрок заморский», — говорила тем временем птица Гамаюн. — Произошло это на главной площади Лукоморья, чем доставило немало удовольствия...

Коркодела новости мало заботили, особенно такие. Он хотел есть. Пищей ему в этом доме были гречка и простокваша, первую зиму крокодил пережил с трудом. Едва упала последняя песчинка, Коркодел потыкал когтем Филимона в бок и спросил:

— Я пройти... пройтиться?

— Ненадолго. Дверь прикрой. — Диссектарий принялся осматривать швы. Заяц должен был вскоре проснуться, и самое главное — не попытаться бегать.

Сперва Коркодел отправился на чердак, где была его постель, а вернее, набитый соломой тюфяк из рогожи. Сам Коркодел предпочел бы теплый ил, на худой конец, корыто с водой. Но и тюфяк оказался полезным. Правда, не для сна. Вытащив из соломы припрятанные там бумаги, Коркодел спустился в сени и вышел.

Ему все еще оглядывались вслед, хотя соседи и попривыкли. Он побродил, чтобы не выследили, а затем его путь лежал прямиком на Лысую Горку.

Избы в этом месте лепились стена к стене, будто росли одна из другой. Мостовую давно разворотили и разворовали, предпочтя ходить по утоптанной кое-где грязи. Сильно несло помоями и псиной. Коркодела провожали взглядами из переулков, оценивая, можно ли ему что-то продать или, наоборот, что-то у него отобрать. Он прошел в разбитые ворота хорошо знакомого дома на Прекрасной улице и постучал: один раз — один — три — четыре — два.

Дверь приоткрылась, высунулась худая серая лапа:

— Гони.

— Сперва еда, — ответил наученный опытом Коркодел.

Слышно было, как по ту сторону двери закатили глаза:

— Квак мой мозг. Входи.

Коркодел послушался. Нава быстро захлопнул дверь за его спиной, вырвал бумаги из пальцев.

— Что, и все?

— Сегодня не найти другой.

— Так, — нава стал перебирать добычу, — это мусор, это тоже... Это, наверное, пойдет...

Отложив некоторые листки, он взял маленький брусочек и стал им над ними водить. Замигало что-то красное.

— Дай пожрать пресмыкающемуся, у него уже слюна капает! — крикнул он в глубь дома, не отрываясь от своего занятия. На крик явилась нава-женщина, одетая только в коротенькие синие панталоны (Коркодел, так и не привыкший, что навам стыд неведом, отвел глаза), и протянула полупрозрачный мешок. От запаха оттуда Коркодел и вправду чуть не захлебнулся слюной. Недолго думая, он вытряхнул содержимое мешка в пасть.

— Пол мне не загадь только.

— Этот кролик? — спросил Коркодел, чавкая.

— Заяц, — Нава убрал брусочек и сложил бумаги вместе. — А что?

— Ничего.

— Ты бы уже нашел работу. — Хозяин дома протянул листки обратно. — У твоего ветеринара скоро изобретения кончатся. С голоду помрешь.

— Мне выучить язык хорошо, — ответил Коркодел. — Тогда уйти.

Было это десять лет тому назад.

Виктор писал(а):Им ведь неведомо, что настоящее имя зверя — его запах.

Чичерина - На запах
http://goodsongs.com.ua/

Вспотевшая кожа
Что-то похожее позже
Мокрые мокосины
По гнилым апельсинам

И на запах
На запах спешу на мягких лапах
Непросохшей тропой
И на запах
Твой четкий свежий запах
Будешь мой. До рассвета еще будешь мой

Справа отрава
Слева по носу снова
Я на канавах
Сзади в засаде совы

И на запах
На запах спешу на мягких лапах
Непросохшей тропой
И на запах

Твой четкий свежий запах
Будешь мой. До рассвета еще будешь мой

Тихо неслышно вслед всем
Охотничий мой секрет
Мягкой ночною тенью
Двигаешь в направленьи

И на запах
На запах спешу на мягких лапах
Непросохшей тропой
И на запах
Твой четкий свежий запах
Будешь мой. До рассвета еще будешь мой

И на запах
На запах спешу на мягких лапах
И на запах
Твой четкий свежий запах
Будешь мой. До рассвета еще будешь мой

http://www.youtube.com/watch?v=m0Ulor-KnZU

Виктор писал(а):Он все равно мог не бояться, что его спутают с каким-нибудь другим Коркоделом. В Тридевятом царстве других и не было: крокодилы легко могли там замерзнуть насмерть.

Да, вот так почему-то выходит: второй раз звери главные герои
А если учесть, что я с первых страниц уже оттоптался на "Айболите", тема животных будет развиваться всесторонне!

Виктор писал(а): второй раз звери главные герои

Дык... а разве Андреев не писал, что людей тут сделали только из-за того, чтобый животных просветлить?

Вступление интригующее и многообещающее. Жду продолжения.

Прошу модераторов заодно перенести и эту тему, так как книга - продолжение "Зарниц", с вытекающим из нее этатизмом, Волхом/Жругром и великодержавниками
Нет, я не забыл про эту вторую часть, я просто пишу ее немного по-другому. Кое-кто уже видел отрывки, но я не буду спойлерить, пока не будет готова целиком первая глава.

Глава первая

Он рожден в круговороте,
В бурных, хлещущих ночах —
Кровь от крови, плоть от плоти
Двух начал.
(Пророчества, книга 3, глава 13)

Коркодел вздрогнул и проснулся. От слабости и мороза он давно уже не видел снов — по ночам его будто тушили, как свечку. Чем труднее приходилось и сильнее скручивал голод, тем чаще он думал: так же, должно быть, умирают. Только проснувшись, ты понимаешь, что несколько часов провел в пустоте и забытье. А смерть — это не просыпаться.

Он верил в Барона, потому что уже видел его, уголком глаза — черно-белый худой силуэт, неторопливо ждущий, когда же придет время провожать блудного ифрикийца. Но в небесную страну Гвини Коркодел не верил. Если не веришь в хорошее, гораздо проще жить.

Коркодел зажмурился. Сон уходил из головы не сразу, как зелень в глазах после вспышки яркого света. Куски его проносились в сознании, рассыпаясь и оставляя невразумительные обрывки. Пронзающий взгляд. На солнечный диск наползает туча. Указующий перст, хотя никакого перста на самом деле нет. Решетка, в которую бьется, сотрясая ее, что-то незримое. И необъяснимая тяга куда-то далеко, далеко отсюда.

«Это не моя земля. Я должен быть в другом месте».

Кому должен-то?

Коркодел потер нос и шмыгнул. Он давно не задумывался о том, что родился не в Тридевятом. Если бы не здешние морозы, жизнь была бы весьма неплохой. Уж точно лучше, чем в нынешней Ифрикии. Приснившееся ему солнце Коркодел, конечно, узнал. Старый флаг, из тех дней, когда Ифрикия еще была царством, а не чьими-то провинциями. Если ему явилось пророчество, то оно запоздало на несколько десятков лет.

Он растер всю морду, подрыгал хвостом и лапами, чтобы разогнать кровь, сбил с чешуи кое-где крупинки инея. Заглянул в печь — так и есть, пепел да головешка.

— Уэн! Ты же раньше всех встаешь! Тебе трудно огонь разжечь?

— У меня другие обязанности.

Нава облачился в тонкую на вид, обтекающую тело одежду, на трехпалые лапы натянул что-то вроде сапог. Прижал крылья и накинул Варварину шубу:

— Занимайся печкой, я пошел.

Навы так привыкли презирать жителей поверхности, что сами не замечали этого. Но с Коркоделом было еще кое-что. В пекельных царствах, кроме самих нав, обитали их слуги, ящеры, наделенные грубым подобием разума. Род этих ящеров населял поверхность задолго до появления людей, и крокодилы приходились ему потомками.

— У тебя всегда есть дальний родственник, за которого стыдно, — говорил по этому поводу Коркодел.
Он подбросил в печку дров, насыпал щепок и бересты, поджег, раздул. Вышла Варвара. Она оборачивала голову платом и зевала. Илейка сторожил в ночь, поэтому сейчас спал.

— Я однажды этому хлюпику, вояке тряпошному, лапки пообрываю, как кузнечику, — сказал Коркодел, не оборачиваясь. — Это у себя под землей он может быть командиром, а здесь он мне только клюет мозги.

— Пообрывай, — милостиво сказала Варвара. — Все равно я собираюсь присягать.

Коркодел еще немного посидел в молчании, прежде чем ее слова дошли до него.

— Ты с ума сошла?

— Пусто мне, — ответила женщина. — Не осталось никого. В доме — зола одна. Чем занимаюсь, сказать противно. И победы не видать.

— Уэн бы тебя сейчас слышал — подзатыльника влепил.

Варвара отмахнулась. Зевнув, она присела на лавку.

— Там осталось кое-что, съешь.

Коркодела не нужно было упрашивать. Ящер привык есть совсем по-другому — редко и много, — но сейчас выбирать не приходилось. Он размотал тряпицу на горшке и достал кусок непропеченой булки с мясом внутри. Вечером этот кусок был еще цел, а сейчас — общипан по краям. Можно, конечно, дознаваться, кто это сделал, только все равно ведь не признаются.

— Штуку прозрачную выбрось, — сказала Варвара. — Уэн говорил, она несъедобная.

— Издеваются над нами, скоты. — Коркодел проглотил булку. Пошарил в горшке без особой надежды, больше для проформы.

— Было бы лето, — тоскливо протянула Варвара. — Щи крапивные варили бы...

— Да это хорошо, что сейчас зима. Может, кто-нибудь из заморцев подохнет на морозе.

— А ты? Тебе хорошо?

— Переживу.

Коркодел потер голову. Почему-то та начинала болеть.

— Когда эти свиньи влезли в Ифрикию, знаешь, от чего больше всех померло? От жары. Они же в камзольчиках, в мундирчиках, по две, по три одежды. А мы — разве что в повязке, если кто-то на задних лапах. У них даже порох, бывало, вспыхивал сам собой. Они отбросы, их отвергает Ошун, их тела в могилах не гниют. И Лукоморье они взяли не боем, а хитростью.

— Утешение все. Ну хитростью. Но ведь взяли. Не отдадут.

— Женщина, хватит! Ты у навы учишься мозги вынимать?

— Ты в мой терем пришел, — сказала Варвара безразлично. — Не я в твой. Постыдился бы. Мне сегодня опять за ними ходить. В прошлый раз уже начали на мне одежду рвать, прежде чем вы очнулись.

Коркодел пошел принести еще дров. Он ненавидел выходить почем зря, но уже понял: все тяжелое надо делать с утра.

Со львами, гиенами, змеями или пауками не поймешь, разумны ли они, пока не откроют рот. С говорящими крокодилами иначе. Они все ходят на задних лапах, и тела их уже не годятся, чтобы ползать брюхом по земле. Если бы Коркодел порасспрашивал Уэна, то узнал бы, что это причуда крови: наследство древних ящеров. Коркодел был уменьшенным подобием этих огромных созданий, с их маленькими передними лапами, мощными задними и тяжелым хвостом. Сходство это, правда, не особо пугало из-за парусиновых штанов, отрезанных чуть выше колена. В Ифрикию эти штаны были завезены заморцами, и так прижились, что почти вытеснили повязки.

Кое-где помогая себе пастью, Коркодел набрал столько дров, сколько смог удержать. Он поджал хвост и осторожно начал поворачиваться в узком проулке. Оказавшись мордой к стене, он вздрогнул, едва не роняя свою ношу.

Надпись была отчетливой, глубоко вырезанной, но не свежей. Коркодел не мог вспомнить, видел ли ее раньше. Он понял одно: что сперва вздрогнул, словно его укололи, а потом уже прочел написанное.

«Новый порядок», гласила надпись.

Боль вспухла и опала за глазами, как удар сердца.

— Чертов Кощей, — пробормотал Коркодел. — С ума начинаю сходить.

Вскоре вернулся Уэн. Он принес еще одну начиненную булку, жесткий невкусный брусок и мешочек того, что именовалось «бобы».

— Это, — помахал нава бруском, — надо варить. Долго. И бобы тоже. А ты, — обратился он к Варваре, — могла бы и сама догадаться.

— Не моя вина, что у них не по-людски все, — ответила та. Она разрезала булку, раздала, четвертушку отложила Илье и занялась бобами.

Начался очередной день, тягучий, как кедровая смола.

Коркодел сидел у печки и смотрел за огнем. Это было одно из немногий распоряжений Уэна, которые ящер не советовал засунуть туда, откуда они вылезли. Приходилось признать: нава-воевода умел определять людей и зверей на пригодные для них места. Сам Уэн тем временем разобрал свой самострел и чистил его. Вот кто булку обкусал, неожиданно подумал Коркодел. Илейка тоже мог, но крестьянин совестливый малый, и скорее посинеет от голода, чем возьмет у остальных.

Илья встал после полудня. Посетовал, как обычно, что нету браги, поел и отправился ходить по терему — смотреть, не нужно ли чего подлатать, заткнуть щели. Сидеть без дела он не мог.

— Длинная Коса, — сказал Коркодел, потирая глаз, — чем полечить голову зимой? У тебя не осталось снадобий в запасах?

— Какие запасы! — ответила Варвара. — Сам знаешь, была б хоть лебеда, мы и ее в котел или на продажу. Что стряслось?

— Да болит, будто с похмелья.

— Мозги отморозил, — пробормотал Уэн.

— Заткни рот!

— А не то что?

— А не то расскажу, как ты по горшкам лазишь, крыса!

Коркодел икнул и сглотнул. Желчь обожгла глотку, словно заморская пища была отравленной. Голова запылала. Глаза лезли из орбит. Ему было немыслимым образом жарко. Коркодел чувствовал, как высыхает чешуя, и перепонки между пальцами становятся ломким пергаментом. Оттолкнул Варвару, сбив хвостом лавку, он распахнул ставни и высунулся в окно по пояс.

— Эй, ты куда? — слышал он за спиной.

— Я же говорю — мозги отморозил...

— Илья! Илюша! Втащи его, окоченеет ведь!

Жар не уходил. Коркодел зачерпнул снега, обтер морду и шею, потом погрузил в холод обе лапы. Пар шумно вырывался из его ноздрей, как у быка.

Хрум, хрум, хрум... что это?

Снег хрустел под несколькими десятками сапог. По улице шли заморцы. Коркодел провожал их отупевшим взором. Крепкие, разрумянившиеся, словно свежевымытые поросята, завоеватели вертели головами, дивясь на столицу русичей. Видимо, то было свежее подкрепление. Некоторые заметили Коркодела, но приглядеться не успевали, не смея нарушить строй.

Коркодел висел животом на подоконнике. Тошнота его пропадала, а вот голова болела все сильнее. Звуки шагов усиливали эту боль. Каждое брошенное заморцами слово отдавалось яркими мучительными вспышками в затылке.

— ...для местных...

— Освободить...

— Боже, ну и...

Коркодела потянули в комнату. Он не тронулся с места.

— Гибель...

— Небеса и...

— Под землей...

— Необходимость...

— Создать...

— Светлый Оуба...

Что?!

Коркодел был уверен, что ослышался. Ни один заморец не мог не то что запросто говорить — вообще знать про такие вещи.

Все тело свело от холода. Стуча зубами, Коркодел захлопнул ставни. С него сыпались льдинки. Сердце стучало медленно и как будто вязко, мышцы повиновались с трудом. Жара не было, да и откуда мог он взяться? Ящер бросился к печке.

— Ты здоров, Коркоделович? — тревожно спросила Варвара. Тот не отвечал, только растирал лапы и плечи, чуть ли не залазя в печь целиком.

— Озверевает? — прогудел Илейка.

— Там были заморцы. — Коркодел прокашлялся. — А потом я начал слышать... Ну не мог он вправду сказать «Оуба»!

— Что сказать?

— Светлый Оуба. Он как Светлый Князь, только в Ифрикии. Покровитель народа. — Коркодел махнул лапой. — Я просто слабею. Башка не тушит.

— Не варит, — поправила Длинная Коса.

— Народоводитель, говоришь, — произнес Уэн. — Это не «просто слабею». Возможно, до тебя хотят дозваться.

— Кто хочет?

Нава пожал плечами.

— Может, свет. Может, тьма.

— Когда я еще молился, ни одна свинья почему-то мной не интересовалась...

Коркодел уже раздумывал, а не пойти ли ему полежать, но больше ему ничего не мерещилось. Голова болеть перестала.

Около двух пополудни на крышу терема с шумом села летучая обезьяна. Уэн приложил палец к губам и сделал страшные глаза. Все затаились, Коркодел замер с кочергой в лапе. Дерево скрипело под весом непрошенной гостьи. Во двор сыпался снег. Обезьяна покрутилась, потом взлетела. Хлопок — и она испарилась.

— Оседланная, — сказал Уэн. — Ищут сопротивление. Знают, что это непокорный район.

— Почему оседланная?

— Просто так не улетела бы. Я заметил, они любят греться возле труб.

В половине третьего Варвара раздала обед — по горсточке вареных бобов и плошке горячей воды. Снаружи послышалось карканье, и четверка, бросив еду, повысовывалась из окон, но птицы не было. Илейка сказал, что это все равно добрый знак. Коркодел незаметно от него закатил глаза.

Когда стемнело, Варвара накинула прохудившуюся кацавейку, спрятала пальцы в рукава и вышла из терема. Уэн проверил самострел, зарядил его, сел у окна. Коркодел поворошил в печке, сгребая дрова поближе друг к другу, и устроился на табурете поудобнее, просунув хвост между его ножек. Глаза слипались. Высоко над теремом пролетела еще одна обезьяна: вечерний дозор. Раньше в это время слышно было собачье брехание, вороний грай, мяучила кошка или подавала голос лошадь. Теперь же Лукоморье объяла тишина.

Коркодел начал клевать носом. Передернулся, очнулся. Снова закрыл глаза, привалившись к стене для верности.

Сквозь дремоту ему казалось, что пол качается. Коркодел снова был в трюме того корабля, что вез его прочь из Ифрикии. Чудились запахи шкур и пряностей. Появились матросы, вооруженные кривыми клинками и почему-то топорами. У них были уродливые лица, на глазах обраставшие шерстью. Коркодел начал пятиться от них и упал в открытый океан. Погружаясь все глубже, он чувствовал, что спину жжет.

Вода стала темным буревым небом. Коркодел лежал на песке. Ветер пронес мимо него перекати-поле. Он попытался встать, но лапы налились мертвой тяжестью. Затекал придавленный хвост, а вытащить его было невозможно.

Одним глазом Коркодел видел серо-синие тучи и глинобитные дома, другим — десятки лун в оранжевом небе, огненную реку, черную пустошь. Ожившей горной грядой на него наползал туманный силуэт, сквозь мутную толщу которого сиял, угасая и вспыхивая, шар рубинового пламени. В сознании Коркодела появилось имя: Мардук.

— Первый! — завыли и залаяли многокрылые химеры, взлетая с иззубренных пиков иного мира. — Наконец! Наконец! Первый, могучий, славный!

Голова разорвалась от боли. Удушье стиснуло горло. Что было мочи, ящер рванулся из оцепенения и едва не упал с табурета.

— Остановись, — простонал он, — остановись, сучий потрох! Кто бы ты там ни был, хватит!

С улицы донесся возглас. Коркодел увидел, что Уэн высовывает самострел в окно, и поспешил к потайному выходу, обычно заваленному обломками и тряпьем. Туда Варвара приводила добычу.

Один из заморцев уже катался по снегу, брызгая кровью из простреленной ноги и оглашая окрестности ругательствами. Второй хватался за рукоять сабли, но Коркодел опередил его, вырвав оружие, словно палку у ребенка:

— Не рыпайся, чушка.

Тот и не успел. Подоспел Илья, оглушивший обоих парней. Крестьянин мог одним ударом повалить бычка.

— Илейка? — удивленно произнесли из темноты. Уэн развернул самострел, но Варвара удержала его:

— Это свой, охолони!

— Или шпион Кощея. А ну выходи на свет, иначе заставлю выползать.

Коркодел сперва подумал, что незваный пришелец — собака, но тот оказался молодой рысью. И так узкомордый, поджарый, от голода зверь стал совсем худым. На груди виднелись свежие шрамы, на боках шерсть была вырвана клочками.

— Первый соратник! — заулыбался Илья.

Коркодел вспомнил. Этот рысь — Баюн, кажется — крутился в царском тереме, был куда-то вхож, а когда явились заморцы, убил их главную ведьму и сбежал. За его голову назначили награду. Ящер прикинул, сумеет ли ее получить, если схватит Баюна самолично и доставит заморским командирам. Выходило, что, к сожалению, не сумеет.

Рысь, разумеется, сам нацеливался на этих двух заморцев и, когда добыча уплыла из-под носа, не нашел ничего лучше, чем последовать за Варварой. Та же совершила еще большую глупость, впустив его. Коркодел внимательно следил, как Баюн распрашивает ее, Илейку и Уэна, а сам косится на табакерку, что нашли у одного заморца в кармане. Табака в ней не было, зато был остывший кусок мяса и размокший хлеб.

— Я хочу тоже присягнуть, — рассказывала Варвара, глупая баба. — Мужа моего убили, сына убили...

Коркодел состроил печальную морду и вставил какую-то извинительную чушь. В этом Баюне было что-то неправильное, нездешнее. Боль слегка зацарапала изнутри черепа. Треснуло полено в печке, тени вскинулись на стенах, и Коркодел на миг увидел, как рысья тень стала огромной, крылатой, живой.

— Ящер! — Уэн пощелкал у него пальцами под носом. — Ты гипнотизируешь эту кошку, или что?

— А?

— Крысята очухались. Пошли, будешь переводчиком.

Заморцы, обобранные до нитки, лежали на полу в одном исподнем. Видно было, что эти молодцы себе в еде не отказывают, отчего в Коркоделе вспыхнула злость.

Нава провел раскаленной кочергой по груди одного из пленников.

— Готов разговаривать? — спросил Коркодел заморца, как только тот перестал вопить.

Ифрикиец не испытывал к Тридевятому никакой любви, и судьба царства его не особо заботила. Он мог присягнуть предателю-Кощею, получать еду и не связываться с Уэном и его опасными замыслами. Но Коркодел ненавидел заморцев, как и жителей королевств, между которыми не видел разницы. В Ифрикию шли и те, и другие. И те, и другие изводили дичь, осушали озера и торговали говорящими зверьми наравне с алмазами или слоновой костью.

Разговаривать пленники были готовы не сразу. От запаха паленой плоти ум Коркодела мутился. Нос чуял жареное мясо, и его не получалось убедить, что это мясо есть нельзя.

— Скоро, раз метнешься домой, — сказал Уэн.

— Домой? Зачем?

— Ты оглох? Я сказал, спроси, где разместились на постой. Ты издеваешься, или действительно отупел?

— У тьмы своей спроси, что она у меня в голове забыла!

Нава захлопнул книжицу, куда записывал сказанное заморцами. Взял самострел.

— Да и неважно. Иди отсюда. От тебя сегодня никакого толка.

Он прострелил голову сперва одному, потом второму пленнику, и кивнул Илейке. Богатырь поволок трупы из терема.

— Я обещал, ты докомандуешься как-нибудь, — сказал Коркодел. — Надвое порву.

— Ну порви, — ответил нава. — Начинай прямо сейчас.

— Куда, куда! — закричала Варвара. — Стоять!

Рысь, про которого они и забыли, улучил минуту и кинулся наутек с табакеркой в зубах. Догнать его не смогли.

Той ночью во сне Коркодел видел, как раскрываются небеса, и в них появляются неописуемой красоты побережья, саванны, взгорья. По многоцветному мосту низвергся сверкающий поток. Орел из молний и света — так можно было бы описать эту сущность, хотя на самом деле его облик не напоминал ничто земное даже отдаленно. Навстречу ему с черной земли, с лавовых отрогов, где гнездились чудовища, поднимались красные лепестки, обретавшие форму кобылицы, львицы, пантеры и, наконец, орлицы. Ошун, догадался Коркодел. Ошун Незримая Матерь. А потом услышал имя орла — Камадиоха.

Алые и белые сияния слились между небом и тьмой, оплетая друг друга и теряя уже всякую похожесть на живых существ. Огни Камадиохи погрузились в Ошун, как золотые монеты в пучину моря. Орел ударил крыльями и отлетел, но орлица осталась. Свет меркнул, мост пропадал.

Ошун свернулась, будто цветок. Искры внутри нее стали тусклым белым шаром, внутри которого извивалось, утолщалось, вытягивалось, вылеплялось нечно темное. Появлялись прижатые к телу отростки — Коркодел насчитал восемь, шестнадцать, тридцать и сдался. Образовалась голова, открылись глаза, ясные и свирепые. Отростки стали щупальцами и развернулись. Прорвав белый шар, они всадились в материнскую плоть, требуя пищи. Ошун слабо закричала. Ее лепестки раскрылись и упали, выпростав детеныша на камни внизу.

Тот шлепнулся, точно шмат отрезанного мяса, но тут же поднялся, сперва слабо, затем все увереннее держась на своих щупальцах. Его тело казалось нелепым, пригодным скорее для подводных глубин. Но по мере того, как движения существа обретали твердость и ловкость, становилось ясно, что таким оно и должно быть. Оно создавалось для сражений, и с первых же мгновений своей жизни было к ним готово.

Бесформенные твари зашевелились вокруг, поднимая слепые головы над развалинами каменного и железного города. Порождение Камадиохи пригнуло длинную шею и собралось. Оно чуть отползло, чтобы спину прикрывала стена. В нем не было никакого страха перед многочисленным врагом — только голод и злобный азарт.

Коркодел проснулся разбитым. Утро еще только занималось. Нава сидел подле печки, о чем-то думая.

— Уэн, я видел сон.

— И?

Коркодел пересказал приснившееся, насколько вспомнил.

— Ты знаешь, что это, — добавил он. — Объясни мне.

— А если я не хочу?

Коркодел ударил кулаком по столу. Подпрыгнула миска.

— Мне уже вот где и твой тон, и твои вытиранки... вы-тре-беньки, Ува тебя побери! Ты говорил мне, что до меня хотят дозваться, а сейчас мнешься, как самка!

— Типичный ящер, — сказал Уэн. — Потому и демоны любят вас больше, чем нас, наверное. Вы такие же агрессивные.

— Какие еще демоны?

— Эта информация только для неглупых и надежных. Мне, кстати, нравилось, что Дадон и Горох запрещали о таких вещах даже заикаться. Я бы еще подождал века три-четыре.

Коркодел с рыком надвинулся на него:

— Не ходи вокруг да около! Не дразни меня!

— Или что будет?

Тихо мяукнул котенок, забежавший вчера ночью в терем. Варвара приютила зверька и строго-настрого запретила его касаться. Ей хотелось спасти хоть кого-нибудь.

— Я догадывался, что кабинная лихорадка начнется с тебя, — непонятно сказал нава. — Ну хорошо. Только чтобы ты наконец утих.

Он нагнулся, подобрал полешко и втиснул в раскаленный печной зев.

— Мы в пекельных царствах не одни. Четыре тысячи лет назад навы заключили договор с первым из демонов. Мы кормим их, а они защищают нас, руководят в бою и присоединяют новые территории.

— Ясно.

— Нет, не ясно. Ты не видишь совпадений?

— С чем?

Нава изобразил гримасу жалости.

— И ты еще просишь разговаривать серьезно? Мы — так называемое зеркальное отражение человечества. Теневая сторона. Изнанка мира. То, что происходит на земле, берет истоки либо там, — он показал на потолок, — либо у нас. Народоводитель проявляется здесь как дух нации. Демон — как ее государственность. Светлый Конклав в этом никогда не признается, но без контроля и военной силы их страны обречены на деградацию или на внешнее порабощение. А обеспечить державное начало может только тьма.

— То есть государство — это тьма? Я верно понял?

— Неверно. Государство несет в себе и свет, и тьму. Но демон, держава, всегда по своей природе тяготеет ко тьме. Если народоводитель пошел на рождение демона, значит, дела у него плохи.
До Коркодела начало доходить.

— Камадиоха... Это Светлый Оуба. Демоны — дети Конклава.

— Да.

— Ну а я-то при чем здесь?

— Не знаю. И не открывай пасть, чтобы на меня орать, я действительно не знаю. Если у тебя видения, то это не просто так — жди, объяснят.

— Да я не хочу ждать! Я вообще не хочу связываться с колдовством, Увой, лоа, демонами и вообще любой подобной дрянью! Я что — хунган?

— А если это твой долг?

— Не припомню, чтобы я в такие долги влезал.

Коркодел помахал на Уэна лапой, чтобы тот встал с табурета.

— Остальным ни слова про наш разговор. Понятно? — сказал нава и ушел.

После этого видений не было. Сны, правда, теперь приходили каждую ночь, но это были отрывки из прошлого Коркодела — его детство, родители, братья, приятные и не очень события. Никаких демонов или духов.

Их четверка в скором времени начала рассыпаться. Варвара все-таки присягнула, и ее сделали прачкой. Защищать ее честь в логове заморцев было некому. Однажды она попыталась дать отпор и проткнула шилом руку сластолюбца. Тот был не человек, а упырь, поэтому в ответ свернул вдове шею. Потом кто-то донес на Уэна, и наву схватили, когда тот пришел за выдачей пищи.

Через месяц в Лукоморье вернулся Финист — Ясный Сокол, приведя подмогу с севера и востока. У них было какое-то колдовское оружие, убивавшее неуязвимых летучих обезьян. Илейка сразу откликнулся на созыв ополчения, но Коркодел с ним не пошел.

— Это ваше царство, — сказал он, — вы их и дорезайте. Раз удача теперь за вами, мне беспокоиться не о чем.

— Так не делается, — недоумевал крестьянин.

— У нас тоже есть идиоты, слишком сильно любящие Ифрикию. Из-за их героических подвигов мне и пришлось убегать.

Как только Финист выбил заморцев из той части города, где стояла изба Коркодела, ящер отправился домой. Навы, которым он когда-то продавал рецепты и секреты Морова, за приличную мзду устроили ему зимнее жилище. В обычной избе они поставили стены из толстого стекла, вырыли пруд, повесили чародейское солнце, фиолетового цвета, но гревшее так же, как обычное. Заморцы, псы, умудрились разбить это стекло, из-за чего пруд подернулся ледком, и загадить воду. Хуже обезьян. Хорошо хоть солнце они не тронули — может, просто не смогли его украсть. Запасы, конечно, были все съедены. Крышу что-то проломило. Зато здесь Коркодел не нуждался в дровах, да и какая-никакая вода была лучше, чем ничего.

Торговые пути в город наконец открылись, и хотя на улицах еще кое-где шли сражения, а в царском тереме засел генерал упырей Пикман, многие вернулись к обычной жизни. Коркодел жалел только об украденном у него яблочке: стало скучновато. Только один раз нагрянули кметы Финиста, и ящер чуть не убил одного, прежде чем разобрались, что к чему.

Он ждал, пока все успокоится, чтобы починить крышу и попросить у нав две новые стеклянные стены. Случиться этому, однако, уже было не суждено.

Виктор, можно не совсем в тему вопрос?
Откуда Вы мифологию вуду знаете?

Виктор писал(а):Он верил в Барона, потому что уже видел его, уголком глаза — черно-белый худой силуэт, неторопливо ждущий, когда же придет время провожать блудного ифрикийца.

Барон Самеди

Виктор писал(а):Приснившееся ему солнце Коркодел, конечно, узнал. Старый флаг, из тех дней, когда Ифрикия еще была царством, а не чьими-то провинциями.

Флаг Центрально-африканской Империи.

Виктор писал(а):Квак мой мозг.

Виктор писал(а):Если не нравится, выметайся на юг

Legatus писал(а):Виктор, можно не совсем в тему вопрос?
Откуда Вы мифологию вуду знаете?

Из Википедии, как и все остальное Я ее не знаю. Начал читать конкретно для книги. Приходится лопатить кучу материала ради буквально пары слов, мимолетного кусочка атмосферы.

Legatus писал(а):Флаг Центрально-африканской Империи.

Фигасе... Я не знал Вот это, я понимаю, синхрон.

Глава вторая

Сохранность ваша — не в руках Гвиневры, Микки Мауса или меня. Сохранность ваша в руках у вас самих. Не трогайте нас, и мы тоже вас не тронем.
(Из последней речи Короля-Льва)

Многие звери, живущие среди людей, волей-неволей привыкают спать по ночам. Привык и Коркодел, хотя ночью подчас был бодрее. Он спал, полузарывшись в остывший песок вокруг прудика, и проснулся в два пополуночи, как будто от толчка.

Фиолетовое солнце грело ему спину, а сквозь разбитое стекло залетал холодный ветер. В дырявой крыше моргали звезды. Коркодел не помнил, что именно ему снилось. Только одно слово, услышанное на грани сна и яви: «сверхгерои».

Слово из детства, когда он был маленьким, длиннолапым, бегал на всех четырех и мало чем отличался от прочего выводка, а мама носила их к воде и громко рыкала, если кто заплывал далеко: «Там бегемоты!» Он ел ее рыбу, пытался и сам что-нибудь поймать, но на мелководье водились только юркие мальки, удиравшие от одной тени. Поэтому Коркодел всегда норовил отплыть на середину реки, где его и ловили за хвост мамины зубы.

Люди пришли в один из таких дней. Коркодел жил далеко, и отец еще только вынашивал планы, как отправит сына в Город. Планы эти так и остались мечтой. Прилетел израненный попугай и, прежде чем истечь кровью, рассказал: Город захвачен. Никто не слал депеш о начале войны. Авалонцы, заморцы, еще какие-то двуногие, говорящие на разных языках, просто вошли в гавань, просто спустились на берег, просто сломили малочисленных защитников и начали марш по Ифрикии. Уже став взрослым, Коркодел узнал, что это было не первое их вторжение, что Ифрикией всегда стремились завладеть, что случилось предательство, что звери большей частью просто сдались, а кое-кто и хотел втайне человеческого владычества — но тогда ему представились картины одна другой ужаснее. Мир встал с лап на голову. Он спрашивал маму: «Ведь нас не захватят? Их остановят? Мы победим?» А потом она, видимо, от безнадежности, рассказала ему о сверхгероях. И это подействовало.

Коркодел попытался заснуть снова, но не получалось. Песок был слишком холодным, солнце — слишком жарким, звезды — слишком яркими.

Сверхгерои. Только в детстве он мог поверить в такую чепуху. И все-таки Коркодел не мог заставить себя презирать эту сказку. Он слишком любил ее детенышем, и сохранил в далеком уголке своей хмурой души, как забавное, но безвредное чудачество.

— Ты как заевшая цистерна, — сказал голос сверху. — Внутри много вкусного, а открыть — света с два. Только тебя еще и разорвать нельзя.

Когда Коркодел поднял голову, он сперва не почувствовал ничего. Его разум не мог справиться с увиденным. Он твердил, что таких существ просто не бывает, и поэтому не понимал, что же его хозяину надлежит испытать. Только через несколько мгновений память подсунула другую детскую страшилку — ящерицы удумбу, что любят поедать яйца и маленьких детенышей — и Коркодел испугался, как никогда в жизни.

Морда висела прямо под крышей, заслоняя дыру. Морда была красно-белая, словно раскраска на обезьяньем там-таме. Морда дышала — ноздри ее мерно раздувались. В пасти Коркодел мог бы поместиться целиком. Глаза морды были разумными и точь-в-точь такими же, как у отпрыска Ошун и Камадиохи.

Судя по всему, чудища из железных развалин свою битву проиграли, а их души, естества, или что там у них было, вовлеклись в потоки крови, несущейся по жилам победителя.

— Ты меня не испугаешь, — произнес наконец Коркодел.

— Да от тебя страхом несет, как от...

Воцарилась тишина, пока морда силилась найти сравнение.

— Ты — демон, — сказал Коркодел, когда ему надоело ждать.

— Демон, — горделиво подтвердила морда.

— И тебе что-то от меня надо.

Кивок.

— Я тут про тебя всякое слышал. — Страх Коркодела пропал. Если верить наве, демон был чем-то вроде самой главной власти. — Что ты как бы царство. Так вот возьми своего Гиппопотама...

— Он не мой.

Коркодел осекся, забыв разом хитроумное ругательство, которое начал сочинять.

— Как не твой? А чей? Ты же государство?

— Я не это государство! — разозлился демон. — Ты и тупой, как цистерна! Как я могу вдохновлять Гиппопотама, если его господа — люди? У тебя в голове мозги или где?

— Так а как тогда...

— Меня ты должен привести к власти, — заявил демон. — Чтобы Балор, Разящий, Тараск и прибежавшие с ними трупоеды вылетели из Ифрикии впереди собственного рева. Вот тогда у нас будет мое государство. И...

— Так, так, так! — Коркодел поднял лапы. — Я ни Ананси не понял, но я тебе ни-че-го не должен. И прежде чем кого-то избирать, — ящер произнес «избирать» так, будто это слово было мерзкой волосатой гусеницей, — можно было бы и спросить его согласия!

Демон зашипел, показывая зубы. Зубов у него оказалось ужасно много, и все они были острыми, как у акулы. Коркодел попятился, подумав, что ему вот-вот откусят голову. Но, к его удивлению, демон прекратил щериться — только разъяренно дергались ноздри.

— Идиот, — сказал он. — Ты пойми, вы на пальмах не растете! С нужными задатками рождаются один на сотню, а еще нрав нужен, и то, и се... Хорошего прислужника приходится иногда перерождать раза по три, потому что замены ему попросту нет!

Демон смолк и наклонил голову, прислушиваясь. Его глаза водили туда-сюда. Он мысленно спорил с кем-то, время от времени взрыкивая. В этом рыке прорезались слова:

— Дамбалла... Я не... Уже понял... Урррр... Хватит!

Демон гневно засопел. Когда он вновь посмотрел на Коркодела, морда его широко и притворно улыбалась.

— Спрашивай.

Коркодел открыл рот.

— Только не здесь, — добавил демон. Из-за его затылка вылетело щупальце, схватило Коркодела поперек живота и подняло. Демон молниеносно всосался в точку, которая вела за пределы зримого мира. Все залилось фиолетовым светом. Коркодела будто протащили сквозь очень узкое каменное кольцо. Едва он снова смог дышать, вокруг было уже не Лукоморье.

Щупальце развернулось и сбросило свою ношу на сухую серо-коричневую землю. Справа была купа оранжево-белых цветов, довольно неприятных на вид и на запах. Слева — голое плато из обсидиана и застывшей лавы. Далеко впереди виднелись горные хребты, над которыми сверкали молнии. Тучи бешено неслись по небу, хотя никакого ветра не было. Но Коркодел первым делом заметил другое.

— Тепло, — пробормотал он. — Светлый Оуба! Тут тепло!

— Имя моего отца у нас лучше не поминать, — сказали вверху.

Голова демона оказалась не такой уж большой, потому что тело его было огромным. Щупальцами он мог достать на милю от себя, если не дальше. Красно-белый узор покрывал его целиком, как тигра.

— Меня зовут Анхур, — сказал демон.

— Я...

— Тебя я знаю. Я все про тебя знаю. Ну?

Коркодел огляделся.

— Это Ува?

— Конечно, нет. Ты хоть одного мертвеца видишь? Это Экера. Подземное царство. Мои владения.

— Твои будущие владения, — уточнил Коркодел.

— Догадливый, — процедил Анхур. — Но верховный шетани уже назначен, и мы скоро вернемся! — Его глаза алчно заблестели.

— Зачем тебе нужен именно я?

— Крокодилы — особенные звери. Их когда-то считали священными.

Коркодел кивнул. Как не знать. «Топоры», провалились бы они все, с этого и начинали мутить головы молодняку.

— А говорящие крепче всех повязаны с подземным миром. Вы родня одной местной расы...

— Не продолжай. Я от навы наслышался.

— Кого?

— Шетани Тридевятого.

— Шетани я не верю. Ненадежные. Им сперва приказывает Каллефу, а уже потом я. А Каллефу вообще нельзя верить. Были бы ящеры поумнее, я бы им и доверил кормить себя. Так что можешь гордиться.

Нелюбимые Анхуром шетани откормили того вполне неплохо, что Коркодел и сказал. Демон самодовольно приосанился, но тут же помрачнел:

— Мне мало этого! Ты знаешь, сколько вражьих присосок в моей земле? Авалон, Аквитания, Лациум, Иберия, Заморье... Лоб в лоб они меня запросто растерзают.

Это каким же нужно быть, чтобы растерзать запросто такого великана?

— Я, тебе, конечно, сочувствую и все такое, но у меня нет желания во все это лезть. Я не за тем убегал.

— Убегал ты, положим, не за чем, а от чего. За морозами Тридевятого побежал, хочешь сказать?

— Откуда я знал, куда тот корабль пойдет?

Пока они говорили, Анхур вальяжно полз по равнине. Чтобы не догонять, Коркодел уселся на одно из щупалец.

— Ну давай, расскажи мне, как все плохо. Как я должен спасать свое царство и прочее тра-ля-ля.

— На тебя не подействует, — проворчал демон. — А все действительно плохо. Не только в Экере. В Иколе Орун тоже. Поэтому Камадиоха прячет когти и лучи, не мешает мне. Сейчас ему выгодно, чтобы я был сильным. Так вот, я предлагаю сделку. Ты мне, я тебе. Безо всякой «земли, политой кровью предков».

Анхур многозначительно замолчал и уставился на Коркодела в упор.

Тот обдумал его слова. Избы в Лукоморье, куда теперь заметало снег, было не жалко. Фиолетового солнца жальче — оно обошлось Коркоделу недешево, но настоящее лучше в разы. К тому же, ящер приучил себя думать, что любой приют для него временный. Осесть в Тридевятом он тоже не собирался, просто терпеливо ждал, пока не выпадет шанс найти место поудобнее.

— Я не хочу в Ифрикию.

— Почему?

— А то ты не знаешь, что крокодилы сейчас не в почете.

— Ты будешь со всеми остальными, кто не в почете. Убегать не придется.

— Как я границу пройду?

— Через Экеру. Выйдешь прямо в Городе. Дальше тебя проведут.

Все приготовлено, подумал Коркодел. То есть мой отказ для Анхура сам по себе невозможен.

— Что я должен делать?

— Я же сказал, привести меня к власти. А как, это сам узнаешь.

— Меня что — убьют? Принесут в жертву? — Но Коркодел спросил это больше из привычной подозрительности. На тех, кого приносят в жертву, столько времени не тратят.

— Если тебя убить, я даже не поем. Живые всегда нужнее.

— Тогда называй плату.

Демон снова заулыбался, на этот раз по-настоящему. Так мог бы улыбаться удав при виде сочного козленка.

— Все, что сможешь взять. Золото. Самок. Добычу. Землю. Ты теперь мое орудие...

«Я еще даже слова не сказал»

— ...и я хочу, чтобы ты послужил подольше.

Прямота Анхура Коркоделу понравилась. Люди постоянно врали, чтобы не обидеть друг друга. Демон же, похоже, не заботился ни о чьих чувствах, кроме своих.

— А еще, — Анхур склонил морду поближе, словно для шепота, хотя громыхающий голос его был неспособен стать тихим, — восхищение. Настоящее. Тебе будут завидовать. Помнишь своего приятеля Леопарда? Он хвост проглотит от зависти. И никакого морока. Ты сделаешь все сам. Я просто покажу, в какой стороне победа.

Демон попал по больному. В Ифрикии дар речи всего лишь открывал ворота Города. Некоторые сами отбывали к людям, чтобы в иных краях быть особенными, быть нарасхват. Их уделом зачастую становились карнавалы и циркусы, а домом клетка — зато им не приходилось драться за признание или с вечера до утра охотиться ради куска мяса.

Леопард жил через реку. Он тоже разговаривал. Его тоже собирались, как только подрастет, отправить в Город. Но у Леопарда было много друзей и богатые родичи. И еще он был очень умен, по-человечески умен, а талантом говорить пользовался намного лучше и выгоднее, чем Коркодел. Говорили, что Леопард хочет торговать с людьми — огромный почет для семьи из саванной глуши. В детстве, правда, Коркодел ему не завидовал. Маленький ящер думал о почете иного толка. Пока тот не оказался ложью.

— Ты станешь совсем как Железный Мститель, — заключил Анхур.

Демон мог быть прямым, что ствол мушкета, но не простым. Или, вернее, не сам демон, а план, который подсказывал ему невидимый Дамбалла. Об этом, впрочем, Коркодел не задумывался. Его недоверие и последние сомнения только что рассыпались, словно песчаная роза от удара лапой.

Видя это, Анхур потер присоски:

— Вот прекрасно. Теперь будешь слушать меня — не пропадешь.

Щупальце подняло Коркодела и растянулось вдаль. Ящер снова ощутил, как его прожимают через отверстие, слишком узкое даже для кончика носа. Вспыхнула небесная синь, и он вывалился на мелкий розовато-рыжий песок.

Смеркалось. Город еще спал, быстро остывая после нежаркого солнца ранней весны. Коркодел обнаружил себя в тупике между домов — кажется, Обезьянья улица, потому что воняло незакопанными отбросами. Он брезгливо отряхнулся.

Так и есть, Обезьянья. Стена за его спиной была испещрена разноцветными отпечатками ладоней. Посредине красовались попытки что-то написать на человеческих языках. Где-то рядом жили прирученцы. Впрочем, среди обезьян каждый второй — прирученец.

Коркодел съехал с песочной кучи и настороженно пошел вдоль переулка. Он был на своей земле, и он здесь был чужим.

По яблочку он слышал самые разные вещи: от того, что Город превращен в развалины, до танцев и шествий в честь двуногих. Истина, как и бывает, обреталась посередине. Неровные стены украсились рисунками и надписями, от похабных до гневных. Писали, понятное дело, люди, а рисовали — либо люди же, либо обезьяны. Но был и знак, им не принадлежавший: грубый силуэт двуострого топора, обычно в окружении потеков и брызг. Такие знаки вырезались из пальмового листа, а потом лист прикладывали к стене и плескали на него краской. Кое-где топоры смотрелись свежими.

Коркодел споткнулся о ядро, лежавшее посреди дороги, утопленное в землю и уже припорошенное за давностью песком. Он прикусил язык, чтобы не выпалить проклятье. Но слушать его все равно было некому. С Обезьяньей ящер забрел на улицу Гепардов, где дома были полуразрушены и расклеваны пулями. Чуть поотдаль под его лапой хрустнул череп.

Он остановился, понял, что слева от него то и дело что-то мелькает. Коркодел не мог увидеть собственный нос, но зато очень хорошо смотрел по сторонам. Даже немного назад.

Ящер втянул воздух. Пахло шерстью, недоверчивым страхом, молодой кровью. Он понюхал снова. Листья помороки, финикийка, гнилое мясо. Пес уличный. И мараться-то об такого...

Коркодел нырнул вбок, ухватил соглядатая и вытащил на свет.

— Стой, стой, да постой ты, брат! — Фенек задрыгал лапами. Вблизи от него воняло еще хуже. В пастенке не хватало зубов. — Чивой ты? Свои, брат!

— Я тебе не свой. Чего надо? На снадобье матушке не подаю!

— Брат, да ты цопаешь — за тобой не угнаться. Мне сказали, жди крока, выпадет с молниями во-он там. Я за тобой, а тебя уже нет. Ты чивой не подождал? Аптекари рядом, хвост в ноздри забьют и тебе, и мне заодно.

— А, — сказал Коркодел. — Анхурова гвардия.

Он разжал пальцы, и фенек упал.

— Что, «брат»? — насмешливо сказал ящер. — Веди.

Он тяжело побежал за кислым запахом и облезлым хвостом бродяжки. Приходилось временами опускаться на все четыре, если улочку не рассчитывали на кого-то выше антилопы. У обезьян и леопардов дома подчас соединялись прутьями, ветками или навесами, торчавшими из глиняных стен. Сверху Город походил на очень сложную паутину.

На одном из поворотов Фенек встал, как вкопанный. Коркодел едва не раздавил его.

— Малец, в чем дело?

— Аптекари, — тихо сказал лис и отступил, прижимаясь ко стенке. Коркодел, как смог, спрятался за кривую пальму. Впереди меж домами показались два бегемота, еще темные и блестящие от воды.

Почему «аптекари», никто не помнил. Слово услышали от людей, лацинян, кажется. Раньше стражу называли «молчуны», намек на обидную шутку, что говорящие бегемоты от неговорящих почти ничем не отличаются. Коркодел мог с нею согласиться и всерьез. Разуму за этими толстыми лбами и жадными глазками было бы неуютно.

Фенек ждал, застыв и подрагивая, как будто его тельце шатал ветер. Он отлип от стены, только когда шаги от «аптекарей» стихли вдали, и побежал еще быстрее.

— Думаешь, надо было днем, брат? — тявкнул он. — А днем люди! Они поумнее гиппов...

— Люди не чуют. Погоди, как люди? Они уже что, поселились здесь?

— Собаки ихние чуют... Так двуногие и не уходили никуда. Когда копи захватили, там сразу сели гранты. С двойной охраной — для себя и для звездочек. Нам они, что ли, звездие доверят? Ты в какой норе все это время сидел, брат?

Коркодел понял, что ответ «Я не смотрел новости и вообще наплевал на судьбу Ифрикии» будет неправильным.

— В такой, где не жрут помороку, словно это галька... Ты куда это меня ведешь?

— Куда надо, брат! Не хохлись, я дорогу помню, как запах папочки!

Было от чего встревожиться. Глиняные хижины и загоны уступали место настоящим домам — люди, их выстроившие, плату получали целыми горстями алмазов, аметистов, опалов. Земля сменилась булыжной мостовой.

Коркодел только слышал о Круге Олоруна. Там жил царь со свитой, холеные надменные львицы и хозяева самоцветных копей. Беднота не то что не могла туда зайти — она этих улиц боялась. Ходили слухи, будто непрошенные гости обратно не возвращаются.

— Теперь здесь люди? — спросил Коркодел Фенека.

— Нее. Это же для нас строили. Им такое жилье не по нраву.

Коркодел ожидал, что Фенек юркнет в какую-нибудь щель, но тот, осмотревшись, нырнул под занавесь на входе каменного, с виду недурного и для человека, дома.

— Не стой, брат. Быстрее, увидят.

Коркодел послушался. Он раздвинул занавесь и чуть задержал в лапе ее деревянные бусины. Во всей Ифрикии двери были только одни — те, что вели в царский дворец. Закрываться было душно, да никто бы и не смог пользовать замки или ручки.

Пол внутри тоже был каменным и очень гладким. Лежанку накрывали выделанные ткани. Под крышей висела еще одна лежанка, сплетенная не то из лиан, не то из каких-то веревок. На позолоченной треноге — чаша для еды. В полу — колодец-родник, выложенный мрамором.

Из размышлений о том, сколько все это стоило, Коркодела вырвал высокий голос Фенека:

— ...ну чуточку? Под крышей, а? И побегу? Мы же в одной стае, отец, не будь человеком!

— Этот дом не мой, понимаешь? Сколько не прости, он от этого не станет моим. На картинки смотри где хочешь, но не здесь.

— Ну отец, я с лап валюсь! Глотка высохла. Крок! Скажи ему, а?

Засмотревшись на чужое богатство, Коркодел не заметил, что в дальнем углу отдыхает седой лев.

— Нашел Агассу травоеда, — сказал тот. — Мне его так об дерево приложить хочется головенкой. Нарожала Ошун дураков, простите меня боги.

Коркодел обвел когтем край чаши, постучал по ней. Все-таки настоящее золото. Тренога, наверное, тоже.

— Выметайся, выметайся, ты свою долю получил! — Лев угрожающе заворчал, приподнялся, и Фенек тут же исчез — только брякнула занавесь.

— Кого мне ждать? — спросил Коркодел.

— Никого не ждать. Ныряй.

— Нырять?

Лев кивком указал на колодец.

— Плыть далеко?

— Откуда мне-то знать? Не слышал, чтобы кто-нибудь заблудился.

Коркодел опустился на четвереньки и вполз в холодный родник, как вползал в реки и озера. Жерло колодца изгибалось у дна и уходило прямым туннелем сквозь непроглядную тьму. Коркодел уже начал задыхаться, но туннель вскоре расширился, потолок его приподнялся, дав ящеру высунуть ноздри из воды. Еще через полмили вода спала, и Коркодел просто пошел в ней. Он ругал себя за то, что забыл снять парусиновые штаны — те туго облепили шкуру.

Глухая чернота стала понемногу сереть и рассеиваться. Коркодел был в подземном гроте, по стенам которого ползали личинки муравьев-серебрянок. Слизь их тускло светилась, разрисовывая камень, как шкуру зебры.

В спину уперлись самострелы. Заслезились глаза от запаха — мята, перец, еще какие-то травы и душистое масло. Морды у крокодилов, вышедших из полумрака, для верности были замотаны тряпками.

— Один? — спросил тот, что слева, и принюхался.

— Один. — Коркодел на всякий случай посмотрел назад.

Самострел качнулся. Глаза Коркодела плотно завязали. Чем-то помазали ноздри, и от новой порции запаха-обманки его чуть не стошнило. Спустя полчаса мятно-перечной вони ящера наконец куда-то втолкнули и сняли повязку. Он яростно принялся растирать ноздри и замер с поднятой лапой.

Перед ним была большая квадратная ванна из мрамора. В ней и вокруг нее сидели и лежали говорящие крокодилы. Поотдаль ходили другие звери, самые разные: гепард, пара черепах, попугай, фенеки, пантеры, даже мартышка и удав. Должно быть, сюда вело несколько путей. На стене висело черное зеркало. В зеркале — или на нем, волшебства Коркодел не понимал — красовался двуострый топор, обвитый пальмовыми ветвями, цветами, змеями. Картинка поблескивала и вращалась.

— Да будьте вы прокляты, — сказал Коркодел. На него удивленно обернулись.

Эти звери называли себя «Тамасих» — по звериному же обычаю, неразборчивые в именах, так как по-ифрикийски «тимсах» и означает «говорящий крокодил». Но тамасих давно принимали кого угодно, понимая, что в одиночку им не дать отпор врагу. Они придумали фразочки вроде «Ифрикия — для животных!» или «Если ты не убьешь человека, человек убьет тебя», и это было самое безобидное из того, что они придумали.

«Анхур!!» мысленно заорал Коркодел. Он сделал это больше от злости, и был весьма удивлен, когда демон отозвался.

«В чем дело еще?»

«Ты привел меня к «топорам»?!»

«А надо было к Гиппопотаму привести?»

— Кто это? — спросил один тимсах другого, высунувшись из воды. Проводники Коркодела переглянулись. Для них тот просто молчал и гневно таращил глаза.

«Меня в свое время едва не приняли за одного из них!»

«И они в этом виноваты?»

«Те, чьей милостью копи взлетают на воздух, точно в чем-нибудь виноваты. Они мне испортили жизнь, какие дела я должен с ними вести?»

Голову Коркодела стиснули раскаленные клешни. Он зашатался. Сквозь липкий красный туман ящер услышал голос Анхура, превратившийся в утробное рычание:

«Или ты слушаешься, или ты не со мной. Кто не со мной, тех я пожираю и низвергаю в царство Каллефу».

Клешни разжались. Краем разума Коркодел уловил: сплошные зубы и вздыбленные щупальца. Рядом со спокойным Анхуром тоже было не очень уютно, но разозленный, демон становился невероятно страшен — как раздувается, пугая, атакующая кобра. К счастью, Коркодел видел это не более мига.

Его подвели к зеркалу вплотную. Один из тимсахов постучал по раме:

— Mirror, mirror on the wall, show me Agassu.

Не больше года дальнозору, подумал Коркодел, неплохой знаток зеркал и яблочек. Старые работали, только если обратиться к ним в рифму. У фоморов, авалонских шетани, было не самое доброе чувство юмора.

Зеркало зарябило. Топор исчез.

— Ну скажи что-нибудь, что ты стоишь, — обратилось к Коркоделу черное стекло.

— Ты заколдован? — удивился тот и, к ужасу своих спутников, приподнял зеркало, чтобы под него заглянуть.

— Верни на место! Я не заколдован, но тебе нельзя меня видеть.

— Никому нельзя, — шепнул ящер справа.

— Мда, — сказал Коркодел. — Агассу, тебе лучше назваться другом одного красно-белого страшилища, потому что иначе я пойду обратно. И можете в меня стрелять.

— Ты про Анхура? — уточнило зеркало. — Да, мы его кормим. По-моему, в этом царстве его кормим только мы одни.

— Это для него вы поубивали целую кучу народа?

Сзади послышался смех. Удав, попугай и мартышка что-то измеряли. Коркоделом «топоры» больше не интересовались.

— Мы не убиваем своих, — отрезал Агассу. — Гиппопотам клевещет.

— А. Наверное, они сами себя убивают.

— Нет. Я думаю, это царь.

Коркодел фыркнул:

— Зачем ему? Кто вы такие, чтобы ради вас плести заговоры?

— Мы слуги демона. Он, а не наша разномастная стая, опасен для двуногих. Если всегда помнить истоки и настоящие причины, многое становится понятным. Ты, я знаю, думал, что «священные звери» — это просто глупость, завлекать детенышей и неудачников. Но ведь это правда. И демоны людей сделают все, чтобы не дать нашему набраться сил и стать угрозой. Это тоже правда. А со стороны кажется, будто кучка сумасшедших злодеев пытается оправдаться.

— Злодеи, не злодеи — меня не касается. Из-за вас Гиппопотам объявил, что каждый тимсах — убийца, и на нас открыли охоту. Из-за вас я удирал все равно куда. Попытайся оправдаться передо мной лично, Агассу, если я правда тебе так нужен.

— Нет, — ответил тот. — Я дам тебе задание самому узнать, кто на самом деле убивает зверей. Мы взрывали копи, это верно, и некоторые двуногие тоже пали от наших лап. Но все эти откушенные головы, отъеденные пальцы... мы себе не враги. Анхуру нужно от народа почитание и любовь. Страх его не насытит, а ненависть тем более. Кому зато выгодно, чтобы нас ненавидели, можешь догадаться и сам.

— Хорошо, — сказал Коркодел.

— Хорошо?

— Да. Если ты так это ставишь, то почему бы и нет. Я с удовольствием завяжу узлом того, кто меня выгнал на мороз. А сейчас я сам хочу есть.

О пророчествах часто говорят, что иерархии тьмы описаны там так подробно, будто пророк с ними жил в одном доме, а светлые ангелы и боги — скупо и приблизительно. Просто тьма ближе человечеству, доступнее ему, оттого на земле так много зла. А свет настолько высок и непостижим, что в делах людей сам зачастую не может обойтись без темной помощи. И когда скудный язык человека тщится описать величие небесных чертогов, у него мало что получается.

Русич увидел бы блистающие пазорью палаты с огромными окнами. Верховный нава, бесстрастный в своем прозрении — потоки цифр и значков, принимающие сразу по несколько форм, будто с реальности содрали кожу. Обычный темный, попади он по какому-то недосмотру на совет Конклава, вообще ничего не увидел бы — его разум для высочайшего осознания закрыт. Ну а ифрикийцу предстало бы золотое и розовое небо. И в этом небе сияли народоводители.

Камадиоха был юн по их меркам. Он почти не подавал голоса и всегда соглашался с решениями древних и мудрых Светлого Рыцаря или Светлого Императора. Но сейчас он стоял на своем.

— Мы приняли решение не множить демонов, — сказал Светлый Князь Всеслав. — Даже я дозволил существование Волха только потому, что Тридевятое беззащитно из-за своих обширных, не прикрытых ни горами, ни океанами границ. Державу очень трудно просветлить, а в больших количествах они угрожают всему миру своими войнами и властолюбием.

— Я присматриваю за Анхуром. Я должен был его породить. В Иколе Орун уже проникает разрушение. Ифрикия тает. Плесень, пожирающую ее, можно счистить только кровью.

— В том или ином виде, это излюбленные слова нашего врага, — сказал Светлый Рыцарь.

— Но мы надолго одолели его. Даже некоторые демоны осмелели, почуяв, что их ковы ослабли.

После того, как народоводители сокрушили план Каллефу, лопнули многие нити, протянутые им в земной и подземный мир. Сама собой обрушилась башня в пекельном царстве Шеол. Прихожане «Адской церкви» в Заморье все сразу обратились ко свету и раскаялись. Один видный синский делец раздал свои богатства и без вести пропал, а первый министр Лациума повесился в том же замке, где устраивал оргии.

— Твой Анхур выбрал довольно необычное орудие.

— Какое из них?

— Его.

В просвете между облаками появился Коркодел.

— Лучшие родомыслы никогда не видны с первого взгляда, — возразил Камадиоха.

— Светлые — видны всегда. Для людей они будто сияют изнутри. Только тьма пробуждается неожиданно.

— Ты так говоришь, потому что защищаешь свои народы, Артур. А точнее, защищаешь Балора, Тараска и Тифона, как бы странно это не звучало. Ты не смог вовремя остановить своих сыновей. Значит, сейчас это предстоит мне.

Светлый Рыцарь ничего не ответил.

— Я могу понять, что в нем нашел демон, — сказал Всеслав. — Но ты?

— Смотри. — Камадиоха прикоснулся к образу Коркодела, и все возможные будущие раскрылись перед народоводителями, словно древо с тысячами ветвей.

Читая, ловлю себя на том, что при таком богатом образами сочном красочном языке мне уже в общем-то неважен сюжет, контекст, подтекст и чем там дело кончится. Кайфф ловится от последовательности букафф, слофф и диалогафф. От офигенных чумовых персонажей. От их заморочек. Не знаю Виктор, когда тебя настигнет мировая слава, но удивлюсь, если это не произойдет в ближайшие 5 лет.
А с другой стороны, такие прогнозы давать - только талант портить.
Не слушай восторженных почитателей (типа меня) - и дальше пиши, как дыши.

Что хотела спросить. Твои персонажи такие живые, реальные.. Как они к тебе приходят? Кто из вас кого выбирает - ты их или они тебя? Как у вас отношения складываются в реале? Или нет никаких отношений за пределами сказки?
Мне это очень интересно, однако, если по каким-либо причинам эти вопросы неуместны, то разумеется, ты вправе не отвечать.

Mademoiselle QQ
ППКС!

Mademoiselle QQ писал(а):Читая, ловлю себя на том, что при таком богатом образами сочном красочном языке мне уже в общем-то неважен сюжет, контекст, подтекст и чем там дело кончится. Кайфф ловится от последовательности букафф, слофф и диалогафф. От офигенных чумовых персонажей. От их заморочек. Не знаю Виктор, когда тебя настигнет мировая слава, но удивлюсь, если это не произойдет в ближайшие 5 лет.

Правда? А я, наоборот, себя ощущаю таким графоманом...

Mademoiselle QQ писал(а):Что хотела спросить. Твои персонажи такие живые, реальные.. Как они к тебе приходят? Кто из вас кого выбирает - ты их или они тебя? Как у вас отношения складываются в реале? Или нет никаких отношений за пределами сказки?

Однозначно - они меня. Приходят в голову и заявляют свое право на славу. Персонажи пишут себя сами, сами ведут свою судьбу, удивляя меня подчас. Сижу и придумываю я по минимуму. Когда сочиняю - кажется фальшивым.
За пределами сказки... Со Жругром за пределами сказки у нас прекрасные отношения

Наташ, спасибо!

Виктор писал(а):А я, наоборот, себя ощущаю таким графоманом...

Харош грофамон... Я всегда. когда по жизни встречаюсь с подобным легким и приятным слогом, вспоминаю вот эту цитатку:

Мастер и Маргарита писал(а):Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. – подумал Бездомный в изумлении, – ведь вот уже и вечер!

И, по ходу дела моя жругрофилия тут не причем, раз и другие люди это тоже отмечают.

Виктор писал(а):я, наоборот, себя ощущаю таким графоманом..

Нет Вить, ты ни разу не графоман. Уж поверь. Я со своей жуткой рефлексией очень чувствую фальшь и понты.
А у тебя всё по-настоящему. И то, как тебя твои персонажи "тиранят", только подтверждает мои впечатления.
(Это кстати Яника тема, кажется. О метапрообразах. Кто кого порождает и каким макаром. И кто за старушек убиенных в ответе. Не помню только, к чему он пришел в своих поисках.)

Виктор писал(а):Со Жругром за пределами сказки у нас прекрасные отношения

Вишь оно как.. У кого-то и со Спасителем отношения не ладятся, а у тебя ажно со Жругром сложились.
Повезло ему с тобой.))

Баядера писал(а): когда по жизни встречаюсь с подобным легким и приятным слогом

Слог не просто легкий и приятный. Слог блестящий. На мой слух.

Mademoiselle QQ, Наташа, спасибо за комплименты

Глава третья

На златом крыльце сидели
Мишки Гамми, Том и Джерри.
(Песенка про войну Тридевятого с Заморьем)

Когда Лукоморье захватили заморцы, порох быстро стал на вес золота. Купить его, понятное дело, было невозможно. Люди изощрялись, мастеря гром-камни вручную. Коркодел узнал тогда, что даже самые безобидные вещи могут таить в себе взрыв, как для алхимиков золото таится в свинце. Уголь. Сахар. Навоз. Краска.

Некоторые голодали, чтобы сделать ловушку. Мука далеко разлетается, вспыхивая огненным пузырем. А из обычного сала, если есть тигль и реторты, можно выделить жидкость, которую страшно даже встряхнуть.

Коркодел не ожидал, что большая часть его знаний ифрикийцам будет внове. Он уже забыл, как живут говорящие звери, как они ленивы и привыкли все покупать у двуногих. Жить без забот — таково стремление ифрикийца. Работают люди, работают, копая, обезьяны. Зачем работать кому-то еще? Глава семьи охотится, его супруга воспитывает детенышей, вся семья помногу спит, ходит в гости, проводит время за разговорами и тратит свою долю от ифрикийских богатств. «Хакуна матата», как говорят луговые собачки.

Покупкой алхимических порошков и металлов у Агассу ведала мартышка. Ей пришлось выдумать целую историю, чтобы хозяева лавок ничего не заподозрили. Теперь она была поставлена на другую должность.

Коркоделу хотелось окунуться. Он сидел на крыше, закутанный по самые глаза в белую ткань, от которой разило маслом и мятой. Город плавал в ослепительном мареве, как в поту. Далеко впереди поднимались над ним прохладно-зеленые крыши казначейства и дворца. Словно пальцы, торчали из глинобитного лабиринта храмы Ошун и Светлого Оуба, святилища ориш и лоа: Легбы, Барона, Аджинаку, Маман Бриджит. Коркодел и пара молодых тимсахов смотрели на белую башенку храма Олоруна. Раньше никто не мог и помыслить, что храму нужны сторожа. Сейчас в отсутствие хунгана молиться не пускали. Кругом храма прохаживался «аптекарь». С крыши Коркодел видел еще двоих во внутреннем дворе.

Самострелов ящеры не брали. На священной земле не должно было пролиться ни капли крови. Один из них держал горшок с намертво приклеенной крышкой, завернутый в покрывало.

— Все просто, — сказал ему Коркодел. — Главное — не зевайте.

— А если не сработает?

— А если сработает, я вас, что ли, буду собирать по кускам?

Самому позаботиться о «белой грязи» было бы спокойнее, но Коркоделу отчего-то ударило в голову, и он слегка изменил задумку тамасих. В лапах его был небольшой сверток.

— Пора. Пошли, пошли!

Тот, что нес «белую грязь», осторожно перебежал к одному из домов неподалеку от храма. Вход в него преграждала дверь, окна были занавешены. На стене висел флаг Лациума. На двери был нарисован синий круг и три пера наискось него.

Молодой крокодил снял покрывало с горшка. Из крышки торчал серебряный прутик. Ящер положил горшок у стены, так, чтобы прутик оказался на залитых солнцем камнях, и припустился бежать.

Он не успел. Даже под покрывалом, серебро успело нагреться. Дверь разорвало в щепы, часть стены рухнула. Горячий воздух ударил тимсаху в спину и швырнул его навзничь. Второй крокодил подбежал на помощь, и оба застыли, увидев спешащего в их сторону бегемота.

Из полуразрушенного дома, кашляя и пытаясь разогнать едкую пыль, выбирались гарпии. Некоторые были окровавлены. Одной выбило глаз, другая придерживала сломанное крыло.

Тимсахи рванули в разные стороны. «Аптекарь» заревел. Из храмового двора к нему вывалились стражники. По пути они чуть не затоптали новостных птиц. Коркодел спрыгнул с лестницы, проверил, не размотался ли его балахон, и устремился к храму.

— И другим передайте: если еще какие-нибудь лживые стервятницы поселятся напротив святого места, будет хуже! — крикнул он гарпиям. Нужно было прибавить слова из Оду Ифа, но Агассу просто не понимал, наверное, как быстро все происходит.

Коркодел взлетел на вершину башенки. Двуногие принимали участие в постройке храмов и святилищ, но только там, где без этого было не обойтись. Камни везли носороги и слоны, укладывали их обезьяны и тимсахи, а по завершению строительства хунганы очищали храм от человеческих следов. Все эти усилия с падением Города ушли в никуда.

Коркодел быстро развязывал веревку, на которой висел флаг Гиппопотама. Внизу гарпии облепили Храм. Они уже притащили свои волшебные шары и стекла, позабыв про увечья. Только одноглазая и однокрылая сидели поотдаль в тени.

По правде говоря, селиться возле храма было никому не запретить, даже людям, если те не переступали его порога. И хотя гарпий в Ифрикии терпеть не могли за продажные языки, «Тамасих» не собирались их убивать. Коркодел развернул сверток. То было старое знамя: солнце и скарабей. Держа скомканный флаг Гиппопотама в зубах — Агассу сказал выбросить его, но у Коркодела появилась идея получше, — он повесил на храм Олоруна цвета свободной Ифрикии. Веревку затянул как можно крепче: все равно снимут, так хоть повозятся.

— На воздух, на воздух! Вживую! — кричали гарпии. Кто-то в королевствах уже видел солнечный флаг по своему зеркалу или палантиру. Коркодел расправил складку: знамя слишком долго пролежало у хозяина в чулане.

Когда бегемоты, не догнав ни одного, ни другого тимсаха, вернулись к храму, тот был пуст.

— ...предположительно, тоже крокодил. Его запах неизвестен. Король Лациума Марио Луиджи выражает возмущение, а также выражает надежду, что в скором времени царь Ифрикии разберется с террористами, как он выражается, «засушив в пустыне».

Серая Кошка возвращалась домой через рынок. Ночью здесь продавали для зверей ткани, чаши, мрамор, дальнозоры, днем же рынок принадлежал людям. В нос Кошке били запахи свежих шкур, фруктов, мяса. Ходким товаром была кожа крокодилов и страусов, змеиная чешуя. Иногда ноздрей Кошки касалось чужое отчаяние и страх. Она не поворачивалась. Ее провожали взглядами сквозь прутья решеток, источали запах ненависти. Кто-то рычал проклятия и бился на цепи. Тогда по клетке щелкал бич.

— Смотрите, какие лапы, какая стать! Он украсит вашу гостиную, месье, не будь я...

— Спина цела, это с рождения, что вы. Каменоломни не сломили сие великолепное создание. Для постройки дома или в военном походе...

— Белый носорог, белый носорог!

— ...обучена месмерическому танцу, гибкая и ядовитая — совсем как некоторые женщины, если вы понимаете, о чем я...

— Лису ушастую кому? Продам с детенышами!

В эти клетки мог попасть любой, но Серой Кошке участь рабыни не грозила. Она даже не вздрагивала, когда какой-нибудь двуногий тыкал пальцем:

— А этот... эта не продается? Жаль...

Не львица, не леопардиха, не гепардиха — Кошка была из какого-то иного, древнего звериного рода. чудом сохранявшегося столетиями в далеких западных горах. Величиною с крупного осла, кругломордая, мышастая, она направлялась к улицам, что составляли Круг Олоруна. Вдруг Кошка встала и повернулась, глядя в палантир. Там продолжали говорить о тамасих, рассказывая то немного, что было известно всем.

— Никто не знает запаха их вожака, или даже какой это зверь. Он называет себя Агассу. Вот уже больше десяти лет...

Палантир почернел, обрывая гарпию. Несколько секунд он так и оставался черным и молчаливым. Затем появилась дрожащая, неумелая картинка — флаг Гиппопотама, лежащий на земле. Кто-то ткнул в него горящей веткой, и флаг занялся. Чешуйчатая лапа подняла его за уголок, чтобы было лучше видно.

— Мы, «Тамасих», сегодня повесили на храм Олоруна знамя Ифрикии, — сказал голос за кадром. — А вашу тряпку сняли, мусор надо жечь.

Серая Кошка прижала уши.

— Я знаю, вы это знамя уже сорвали, выбросили на дорогу, оно лишилось цвета и превратилось в грязь. Только знаете что? Оно сейчас там, где вы его никогда не достанете. В нашей памяти. В памяти всех, кто сегодня его видел.

— Умный, — зашушукались двуногие, — умный урод!

Флаг догорел.

— Ждите. У нас еще много приготовлено сюрпризов.

В палантире щелкнуло, и вновь появилась гарпия.

Кошка криво улыбнулась. Она знала, что про сюрпризы — это больше для красного словца. Ифрикиец любит преувеличить, если не приврать. Тимсахи время от времени перебивали новости, хвалились удачными вылазками и обещали покончить с захватчиком как можно скорее. Ума для этого было много не надо — дальнозоры Ифрикии не могли похвастаться защитой, а следы таких чародейств уводили обычно в пустыню. Но картинку они раньше не показывали, только голос неуловимого Агассу. К тому же, тот говорил в ифрикийской манере, цветасто и помногу. Горящий флаг или фраза про память отдавали скупым северным расчетом.

Серая Кошка побежала.

Коркодел гордился собой. Мог ли какой-нибудь Моров представить, что просмотры яблочка окажутся настолько полезными? Умением красиво выразиться он был обязан замысловатым навьим песням, а сжечь флаг его надоумила одна навья же история. Сложнее всего было произнести свою маленькую речь как положено. Коркоделу напыщенные слова всегда казались глупыми до невозможности, а уж их корыстную суть он различал сходу.

— Хорошо, — протянул задумчиво Агассу. — Да... Недурно.

Оказалось, что «Тамасих» были вдохновляемы Анхуром с самого начала. Все то время, пока крокодилы старались воодушевить зверей если не на борьбу, так хоть на поддержку, демон поедал их чувства и рос. Уцелевшие шетани укрывали Анхура, пока тот был маленьким, от щупалец королевств и Заморья. Он выныривал, наносил удар и прятался снова, а на поверхности то же самое делали тимсахи.

В голвое у Коркодела демон обосновался прочно и непринужденно. Присутствие его было не таким уж неудобством, хотя поначалу казалось вопиющим.

«Я жить своей жизнью хочу!» бесился Коркодел. «А если я самку... и ты через меня смотришь...»

«Нужно оно мне. У нас вообще нет ни самок, ни всего, что с ними связано».

«Вы бессмертны, что ли?»

«Хотелось бы, ха! Мы тоже стареем. И умираем. Преемники в нас зарождаются сами. Если детеныша не убить вовремя, он проест тело, поглотит сердце, а на поверхности будет восстание и смена власти». Демон поежился. «Хватит, закрыли вопрос. Вы там думаете, на земле, что царство всегда одно и то же. Вам нет разницы. Лишь бы деревья те же и племя там же. А мы живые и разумные. И мы любим жить».

— Эхом гражданской войны растревожена плоть, — пробормотал Коркодел. — А что, раньше у Ифрикии уже были демоны?

«Были. Династия Шанго. Ты ее немного застал».

Сейчас Анхур не показывался. Коркодел лежал у края мраморной ванны, открыв рот, пока птички-чистильщики выклевывали застрявшую у него в зубах пищу. Когтями он нетерпеливо постукивал по клетке. Одновременно ящер косил глазом на зеркало Агассу. Предводитель «Тамасих» принимал коня с севера.

— Мой табун за тобой. Я твой друг, ты мне как брат. Но свободные скакуны давно не верят тимсахам. Есть табуны, заключившие союз с бегемотами. Ты знаешь, что недавно на окраине Города задрали жеребенка?

Убийца живет в Городе, подумал Коркодел. Тамасих, правда, тоже там живут, так что это не доказательство.

Он был под началом Агассу и Анхура почти год. Он уже видел в новостях загрызенных и полусъеденных зверей и людей. Запаха убийца не оставлял, следов тоже. Зубы его были не крокодильи, в чем могла убедиться любая гарпия. Но даже если они это видели, то молчать было безопаснее и выгоднее.

— ...я же не Человек-Комар.

Чего, чего?

Коркодел, помимо воли, встрепенулся, и не успел одернуть себя, как Конь переспросил:

— Человек-Комар?

— Басни двуногих, — ответил Агассу. — Сверхгерои. Людям они давно наскучили, а наши детеныши все еще млеют от этих рассказов. Человек-Комар, Удивительный Громила, Бумажный Человек, просто Сверхчеловек...

— Имена почти как у нас, — удивился Конь. — Только глупые.

А то ты больно умный, жеребец, вскипел Коркодел про себя. Он сильно выдохнул, чтобы спугнуть птичек, и загнал их обратно в клетку. Ифрикийцами, а не исключениями из еды, говорящих лошадей признавали с боем, за них заступались даже большие кошки, но благодарности никто не дождался. Лошади не хотели в Город, не вели дел с людьми и объедали антилоп. Мудрец по прозвищу Порванный, сын крокодила по прозвищу Монолит, сказал однажды, что в Ифрикии никогда не водилось коней — якобы они прибыли с первыми заморцами.

— Я понял тебя, — говорил тем временем Конь. — Ну разве только кто-то очень необычный. Была новостная птица из Тридевятого царства. В одиночку и без охраны. Но недавно.

— Вы спросили бумаги?

— Конечно, — слегка обиделся Конь. — Его звали Алкоголь. Или не так, но похоже. Оружия нет. С собой шар и прочая дрянь.

— Почему один?

— Говорил, что новик и хочет прославиться.

Коркодел замер, чтобы не спугнуть мысль. Сверхгерои никогда не существовали, но они все-таки действительно могли выручать.

— И что было дальше?

— Довезли до Города — все. Ты мнителен, брат. Наемники идут не теми дорогами и не так.

Они еще спорили, правда или нет, что Гиппопотам хочет набрать себе личную гвардию из людей и нечисти, а Коркодел лихорадочно думал. Ифрикией сейчас мало кто озабочивался. За год мир тряхнуло изрядно, даже выпускали великих чудищ, а уж у Тридевятого бед было слишком много, чтобы рассылать своих птиц Гамаюн по далекому югу.

«Когда-то Тридевятое царство было надежным другом Ифрикии», сказал вдруг Анхур. «Русичам принадлежало больше половины копей. Там и сейчас есть те, кто нам сочувствует. А тем более — я слышал, что к ним вернулся демон».

Коркодел вылез из воды. Когда Конай увели, он направился к одному из тайных выходов наверх. Охранялись они намного лучше, чем колодец в Круге Олоруна. По дороге Коркодел попросил у стража прячущую мазь.

Снаружи смеркалось. Люди уходили с улиц. Тимсах подождал, пока проедет в коляске грант — так называли богатых двуногих, торговцев и рабовладельцев, от иберийского слова, означающего дозволение заниматься промыслом. Едва смотреть стало некому, Коркодел вышел из теней.

Город не был дружелюбен к чужестранцам. Путешественник обычно мог поселиться только в одном месте. Постоялый двор назывался «У Большого», что служило причиной разного рода шуток. Большим был Большой Горилла, любитель двуногих самок, просивший людей называть его «Конг». Прирученцев он, тем не менее, презирал, а за хорошую мзду мог выдать кого угодно кому угодно.

— Эн ле, — поприветствовал Коркодел, входя. — Как идут дела?

Дела у Гориллы с недавних пор шли плохо — запуганные взрывами и убийствами, люди предпочитали селиться в менее приметных местах, если могли себе это позволить.

— Так, — сказал тот.

— Есть новенькие?

— Может быть.

Коркодел разжал правую лапу и высыпал перед Конгом несколько алмазов и бериллов. Те исчезли в мгновение ока.

— Наши или из-за пролива? — спросил Большой.

— Из-за пролива.

Горилла поскреб челюсть.

— Пара новостных прибыла недавно.

— Откуда?

— Аквитания и Тридевятое.

— Мне нужен русич.

— Вышел он.

— Как вышел? На ночь? Куда?

— Он мне не доложился. Будешь ждать?

— Придется... Тебе разве не приказывали следить за чужаками?

— Как я за ними всеми услежу? — Горилла отвел глаза.

Понятно, подумал Коркодел. И сколько же он тебе отсыпал? Побольше, чем я, готов поспорить.

— Внутрь только пусти, — сказал он, — мне здесь небезопасно.

— У меня грязь.

— Мне что, есть с твоего пола?

Горилла что-то пробурчал и провел Коркодела за перегородку, где жил. «Грязь» была не тем словом, но тимсах привык. Он сел на кучу тряпок. Горилла предложил воды, но Коркодел помотал головой.

Русич вернулся заполночь. Он не знал ифрикийского, а Горилла — всех других языков, поэтому вышла заминка. Коркодел не стал ждать, пока владелец постоялого двора объяснит дело, и вышел сам. При виде него глаза птицы округлились.

— Эн ле, Алкоголь.

— Алконост, — поправила птица. — Я так рад...

— Ты лазутчик, — сказал Коркодел по-руси.

— Я?! Нет!

— Не притворяйся. Где ты только что был?

— Я искал... То есть... Я отражал! — Русич для убедительности показал волшебный шар.

— Ну и что ты отражал?

— Я...

Коркодел смотрел на него с презрительной жалостью.

— Можешь не говорить. Мой друг Конг сдаст тебя «аптекарям», а потом передаст мне, что они из тебя выбьют.

— Пускай! — расхрабрился Алконост. — Сдавайте!

— Правда? — Коркодел шагнул к выходу. — Позвать его?

— Подожди, — заторопилась птица. — Что ты хочешь?

— Ты лазутчик или нет? Просто скажи правду.

— Я не лазутчик.

— Что ты здесь делаешь?

Алконост потупился и ответил себе под клюв.

— Чего?

— Я хотел вам помочь.

— Нам? Кому? — опешил Коркодел. — Зачем?

— Это сложно... — Русич поднял и опустил крылья. — Мы знаем новости. Что вы боретесь. И я... У нас общий враг... А нашего царя убили, и на троне сейчас никого...

Коркодел хрюкнул и начал смеяться.

— Да откуда вы только беретесь?

— А есть другие? — оживился Алконост.

— Слава Олоруну, нет!

— Со мной никто не хотел идти, — продолжила птица.

— Неудивительно.

— Я думал, вас будет просто найти. Вас — тамасих. Я не смог сидеть и смотреть. Мы сами недавно оправились от вторжения. Мы знаем, как...

— Послушай. Мне плевать. Может, ты великий воин, гадишь там на врага огнем, но если хочешь сейчас послужить — послужи, как сирены и гарпии. Я должен узнать кое-что. И это важно.

Глаза Алконоста заблестели такой надеждой, что Коркодела передернуло. «Вот же дурак!»

— Это проверка? Да? Вы возьмете меня к себе?

— А как же. Посадим в клетку, станешь будить нас пением. Не перебивай!

Птица замолчала.

— Слушай внимательно, Алкаст...

— Алконост...

— Да хоть Король-Лев. Слушай и запоминай.

В это время на улице Леопардов собралась толпа. Собралась она вокруг некоего предмета, лежавшего посреди дороги. Предмет лежал на серебряном блюде, а рядом с ним камнями был выложен двуострый топор. Посовещавшись, зверь решили сжечь находку. Блюдо по праву сильного забирал себе командир стражи. Но поблизости оказалась сирена, чуткая, как все новостные птицы, на чужую беду, и взяла дело в свои лапы. Выходка тамасих с флагом обошла ее стороной, поэтому сирена торопилась урвать свой кусочек славы.

За ее возней наблюдала кучка фенеков. Один из них вдруг подскочил, что-то вспомнив, и удрал.

Новостные птицы чуют не только чужие беды, но и успех своих товарок, поэтому толпе в ту ночь хватило зрелища. Не успела сирена закончить, подоспели гарпии. Бегемота расспрашивали не меньше десяти раз. Все жители улицы успели сунуться в кадр, прокричать чего-нибудь, скорчить рожу или помахать лапой. Когда птицы начали разлетаться, прибыл запыхавшийся и очень взволнованный Алконост.

Он задал бегемоту обычные вопросы, стараясь, чтобы голос не дрожал. Отразил блюдо и топор в волшебном шаре. Потом долго мялся, не решаясь. Ему казалось, что все смотрят на него одного. Дождавшись, пока «аптекарь» отвлечется на что-то, Алконост схватил предмет с блюда и полетел так быстро, как только мог. Непонятные, но явно яростные крики преследователей подгоняли его.

Русич ворвался не в дверь постоялого двора, а в окно, и свалился под ноги Горилле в обнимку со своей ношей. Коркодел нагнулся и выхватил ее: лапу черной пантеры, отъеденную по самую ляжку.

— За мной гонятся! — выкрикнул Алконост.

— Сожалею! — Коркодел бросился в дверной проем.

— Подожди! Ты обещал! Я же справился! — Алконост взлетел и схватил Коркодела за плечо, но тимсах отшвырнул его:

— Пошел вон!

Словно газель, ящер мчался через Город, а на постоялом дворе «У Большого» бегемот и целая армия зевак едва не разорвали бедного Алконоста. Горилла заступился за него, и потрепанную новостную птицы увела стража. Впрочем, если учесть, что Алконост собирался бороться за Ифрикию, то темница была не самым обременительным для него мученичеством.

Задыхаясь, Коркодел облапил угол дома. В глазах у него потемнело. Он бегал быстро, не то что четвероногие крокодилы, но недалеко. Отдышавшись, тимсах побежал дальше, все чаще останавливаясь, пока не добрался до своего убежища.

— Агассу! — гаркнул он с порога и помахал куском пантеры. — Уф... Зови шетани!

Ифрикийские шетани были, пожалуй, единственными из их обширного рода, кто не горел желанием жить на поверхности. В Ифрикии не было ничего, что могло бы их заинтересовать. Однако ход под землю существовал, и через него к тамасих явилось пучеглазое существо, чей облик, в отличие от нав, хранил некую звероподобность.

— Что у вас? — спросил шетани, засовывая руки в карманы грязноватой белой накидки.

Коркодел показал ему откушенную лапу.

— Сможешь узнать, кто это сделал?

— С какой... — начал было шетани свои выкрутасы, но поперхнулся словом и схватился за виски. Коркодел мстительно осклабился.

— Анализ слюны... — произнес шетани, все еще держась за голову. — Хорошо. С этого бы и начали, что вы по воле владыки.

Он забрал лапу, обещав новости утром.

— Мы им покажем, как изо рта кусок вырывать, а, Анхур? — пробормотал Коркодел. Он бросил штанами в попугая и погрузился под воду.

«Рот у меня для речи. Но да, что-то навроде того».

«Слушай, кто такой Мардук?»

«Самая первая держава. Были такие царства, одно Кемет, а второе я забыл. Надо было от них защититься. Потому он и родился».

«Просто есть сверхгерой Мардук».

«И что он делает?»

«Ну это бог. Как бы бог. Носитель сверхсилы и защитник людей. Он попал в немилость к отцу, но потом вроде как исправился. Победил Госпожу Хаос...» Коркодел замолчал, потому что услышал, как Анхур хихикает — словно пересыпаются камни.

«Некоторые народы считали нас богами», сказал демон. «Они знали очень мало, конечно, и все переиначивали».

«Почему ты мне его показал? Тогда, в прошлом году?»

«Царство Кемет было где-то в Ифрикии... А вообще, я не задумывался».


Заморью не суждено было уничтожение. Спустя года разорванная, наполовину покоренная страна ожила, раны ее стали затягиваться, и новые поколения начали историю с чистого листа. Однако были те, кто проиграл безвозвратно.

Братья мои в Ахура-Мазде!
Глубоко сожалею о гибели клана Даков. Мои искренние соболезнования.
Мы должны как можно скорее собрать Клуб и решить, кто подберет упавшую нить. Я согласен, что достопочтенная королева Бертилак умна и дальновидна. Кроме того, женщины всегда были благословенные в глазах Ахура-Мазды. Но сейчас мы оказались отброшены далеко назад. а ответить должным образом наш господин пока еще не может. Посему эта задача, джентльмены, лежит на наших с вами плечах.
Далее присовокупляю план, согласно коему, по моему скромному мнению, надлежит нам поступить.
(Шифр из чисел и значков)
Со всем уважением,
Г., эсквайр.


Шетани пришел на следующий вечер и зачем-то принес лапу пантеры обратно, заклеенную в прозрачной шкурке.

— Это не тимсах. Нам неизвестно такое животное. Генетические цепочки... — Шетани перебил себя, вспомнив, с кем говорит, — ...это, судя по всему, кошачье, родственное львам, очень крупное.

— И все? — возмутился Коркодел.

— Постой, — сказал Агассу. — Не лев, не леопард? Точно?

— В нашей базе данных все большие кошки, даже те, которые в Ифрикии не водятся. Образец не совпадает ни с кем.

— Тогда убийцу будет легко найти. Он непохож ни на кого из нас.

— Это поиск иголки в... мешке с иголками... — сказал Коркодел.

«Причем мой поиск! Я уже сам убедился, что тамасих невиновны, но задание-то все равно за мной!»

Он пытался отвертеться от своего обещания, но Анхур был непреклонен. Отчизнолюбию, которым питаются демоны, было не расцвести, пока убийца очернял тамасих. Поэтому Коркоделу пришлось, за неимением лучшего, возвращаться на постоялый двор Большого Гориллы. Вызволять Алконоста он не хотел, да и вряд ли бы смог. Но ему повезло: сума русича, с шаром и зеркалом, в пылу борьбы осталась на полу. Конг подобрал ее и бросил в своей зловонной конуре.

Поскольку шетани не стремились наверх, звери к ним не питали ненависти. Через два дня, после большого подношения Незримой Матери, на городских палантирах показали блюдо, лапу, топор из камней, и шетани разъяснил правду. Подземный житель разошелся надолго, даже нарисовал какие-то круги и загогулины себе в помощь, никому из зрителей не понятные. Его заткнули, вытащив из кадра, и снова отразили пантерью лапу во весь шар, только на сей раз говорил Коркодел.

— Они жируют на вашем недоверии. Пока вы думаете, а правильно ли сражаться, а что вы потеряете, двуногие грабят вас и процветают. Пока вы боитесь за своих родичей, они кого-то уже пустили на мех и кость. Не надо ждать, тем более нас. Мы не подаем знаков. Светлый Оуба дал вам разум — используйте его. Сбивайтесь в стаи. Назначайте вожаков. Освобождайте свою улицу, свой дом, свою нору, свой ручей, и обороняйте их. Гидру нельзя убить, потому что у нее много голов. Станьте гидрой.

— Ты не хватил через край? — спросил Агассу, когда Коркодел отодвинул зеркальце.

— Не знаю. Меня понесло.

У Коркодела быстро стучало сердце. Волна гнева, которую он силился поднять в ифрикийцах, зацепила и его самого. Он испытывал что-то вроде гордости сказителя, которому понравился собственный герой. Про гидру тимсах вообще придумал на ходу.

«Анхур», спросил он, «это ты?»

«Нет, ты. Я занят, не мешай».

«Что значит, я?»

«Значит, что я в твою сторону даже не смотрел. Заткнись, сказано!»

Перед внутренним взором мелькнуло несколько щупалец, длинных и толстых. Анхур вертелся между ними, уворачиваясь и нападая, шипя, щелкая пастью. Черные, фиолетовые, красные вихревые лучи вспыхивали в гуще схватки.

Несомненно, и на слова шетани была бы найдена управа, но случилось кое-что, сломавшее это подобие равновесия.

Идея освобождать свою улицу понравилась гепардам, которых при захвате Города сильно потрепали и наполовину изгнали в глушь. Те, что остались жить в потрескавшихся, а кое-где и порушенных домах, рассудили, что терять уже нечего. Сбиваться в стаи им было непривычно, но все друг друга знали. Через неделю, опять после подношения Ошун, над улицей Гепардов взвились полотнища с солнцем. Жители вышли из домов с криками «Бегемот, уходи!» К ним присоединилось несколько носорогов, которые вступили в бой с «аптекарями». Стражу растерзали, их загон обрушили и заняли оборону вокруг всей улицы — на дорогах, на крышах.

Несколько дней улица Гепардов не покидала палантиры и зеркала. Бегемоты пытались отобрать ее назад, но встречали раз за разом яростный отпор. То, что задумывалось как выпад в сторону Гиппопотама, обернулось отчаянной войной обреченных, каждый день которой только усиливал бесповоротность. Но гепарды не могли победить, и они сами понимали это. Когда царю надоели потери в страже, он обратился за помощью к людям. Вооруженные мушкетами, те в кратчайшее время добили почти всех защитников. Выжившие бежали, уводя с собой самок и детенышей. Улица Гепардов опустела окончательно, а люди забрали с собой шкуры жертв и носорожьи головы.

Подобного сопротивления больше не случалось, но отвага гепардов вдохновила многих. То там, то здесь поднимались флаги солнца. То там, то здесь нападали на бегемотов. В Городе бродили слухи, что на севере уже свободны провинция или две. Кто-то выдумал десять тысяч лошадей, спешащих на подмогу горожанам.

Тимсахи ходили по Городу, кропотливо отражая в шаре Алконоста все флаги и драки. Из этого улова Агассу сделал очередное обращение, а Коркодел придумал речь. Когда он, выбравшись для того в пустыню, начал ее произносить, зеркальце вдруг побелело и очистилось. Очистились и палантиры в Городе. Чародейство было рассечено.

Не теряя времени, Коркодел и его помощники пустились наутек. Они бежали не тем путем, которым пришли, чтобы сбить с толку. На вонючей лисьей окраине, тонувшей в нечистотах, тамасих не заметили серый силуэт, прыгавший с крыши на крышу вслед за ними.

Они замедлили бег, выдохшись, и силуэт, быстрый, как всполох, обрушился на ближайшего тимсаха. Противники покатились по грязи, ревя и терзая друг друга. Сильная, будто бык, тварь вцепилась крокодилу в живот. Верхние клыки ее были устрашающе длинными, передние лапы мощнее задних. Коркодел и двое других тимсахов бросились на нее, но та вывернулась, отскочила, припала к земле.

Раненый крокодил сгибался пополам, пытаясь удержать выпадающие, разматывающиеся кишки. Взгляд твари остановился на Коркоделе, и тот сам рванулся в атаку, застав врага врасплох. Когти твари взвизгнули по броне его морды и плеч. Коркодел вгрызся саблезубой кошке в грудь. Она заверещала и едва не вырвала ему глаза. Тимсах зажмурился, ослабил челюсти, кошка дернулась прочь из зубов, оттолкнувшись лапами и отбрасывая его на спину. Взлетев на крыши, она исчезла.