Роза Мира на RozaMira.Us

По просьбе Баядеры я вешаю свои рассказы

Совет незнакомцу

Моросил мелкий липкий дождь. Брюки Вероники испачкались снизу, несмотря на высокие каблуки. Ее волосы были мокрыми. Добежав до остановки, она с неудовольствием поняла, что там уже кто-то сидит — и это мужчина.

«Ну вот опять! Ненавижу. Все с утра не по-человечески. Сейчас полезет знакомиться».

Она присела на краешек влажной скамьи — не хотела этого делать, но болели натертые туфлями ноги, вытащила из сумочки «Vogue» и закурила. Краем глаза Вероника посматривала на соседа. Тот словно не замечал, что рядом с ним появилась симпатичная девушка. Да он и не был похож на тех, кто пристает средь бела дня. Прилично одетый, средних лет, русоволосый, с небольшой бородкой, он чем-то напоминал осовремененного Александра Невского. Если бы Веронику попросили описать этого мужчину одним словом, слово это было бы «благородный». И еще он был очень печален. Руки мужчина сцепил в замок на коленях. Между бровями легла складка.

«Злой начальник у него, что ли?», подумала Вероника. Ей стало вдруг жаль незнакомца. «Да нет, он, по-моему, сам начальник. Семейное что-то?»

— Вы угадали, — сказал мужчина. — Семейное.

— Простите, — смутилась Вероника. — Я иногда думаю вслух.

— Ничего. — Мужчина улыбнулся.

Воцарилось молчание.

— Знаете, — сказала наконец Вероника, — у меня диплом психолога. Я не работаю по специальности, но, может быть, могу как-то помочь, посоветовать...

Мужчина покачал головой:

— Вряд ли. Я слишком долго с этим живу. Да и вы меня не знаете...

— Просто вы сидите здесь такой потерянный. — Вероника нервно рассмеялась. — Как будто вот-вот руки на себя наложите.

— Я уже думал когда-то о самоубийстве, — серьезно сказал незнакомец. — Этого делать, конечно, я права не имею. Я должен жить с тем, что совершил.

— А что вы совершили? — испуганно спросила Вероника. Ей не верилось, что этот человек может быть преступником.

— Страшную ошибку, — сказал он. — Все началось с того, что я изменил своей супруге.

— О, — сказала Вероника, — понимаю. Она сдала, постарела?

— Нет, — усмехнулся мужчина, — совсем нет. Она молодая и очень красивая. Но я хотел сына, а она мне его родить не могла.

— И что же? — спросила Вероника.

— Я не буду утомлять вас подробностями. Все очень сложно, да и дело было давнее. Любимая уже простила меня. Но сейчас мы в разлуке. Я не могу видеться с ней, а она не может ко мне прийти. И это не в последнюю очередь потому, что мой сын вырос в настоящее чудовище.

Мужчина вздохнул.

— Он всегда был сильным. Уверенным. Напористым. Да, жестоким с людьми. Да, он не считался со средствами, когда видел цель. Но я все прощал. Я хотел вырастить защитника, богатыря. Я слишком поздно понял, что получил садиста, мучителя, убийцу...

— А что же мама? — Сигарета Вероники потухла. Она достала новую.

— Свою биологическую мать он не трогал. Но моя жена... Господи Боже, как она исстрадалась — и как страдал я сам! Мы с ним стали непримиримыми врагами. Иногда я был вынужден ему помогать. От него зависят очень многие люди, среди которых есть мои добрые друзья. Но мой сын никогда не ценил эту помощь.

— Какой ужас... — Веронике стало стыдно, что этого несчастного человека она поначалу заподозрила в грязных мыслях. — Но почему так произошло? Что случилось?

Мужчина развел руками.

— Частично — наследственное... Его мать, скажем так, не самая приличная женщина. Но главным образом вся эта мерзкая шайка, к которой он присоединился. Они его подначивают, хвалят за любую гадость, а он выслуживается, хотя прекрасно понимает, что его держат, говоря бандитским языком, за «шестерку». «Быка». Орудие. Если его убьют, то вожак просто найдет другого. Могут и сами убить, такое уже едва не случилось.

— А где ваш сын сейчас? — спросила Вероника.

Мужчина ответил не сразу.

— Отбывает наказание, если можно так сказать. Ему сейчас очень плохо. Но разве я могу ему помочь, если знаю, что он опять вступит на тот же самый путь?

— Я думаю, вы должны дать ему шанс исправиться, — сказала Вероника. — Ведь на свете нет записных злодеев. У каждого в душе — и тьма, и свет, просто у кого-то больше тьмы.

— Я давал ему шанс. Три раза я давал ему шанс, и все три в этом раскаялся!

— Так перевоспитайте его! По-моему, ваша проблема — в безучастии. Я часто с этим сталкивалась: дети, предоставленные сами себе, попадают в дурную компанию. Вытащите его из-под влияния этой компании, покажите, что ничего хорошего ему такая дружба не принесет. Только не надо морализаторства! Судя по описанию, ваш сын из породы «волчат», эгоист, и поймет только исходящую от них непосредственную угрозу себе самому. Отсечете его от шайки — и, оставшись один, он сам будет вынужден потянуться к вам, пусть даже первоначально с затаенной злобой. А там уже делайте то, что подскажет сердце. Только, повторяю, побольше внимания! Вы же видите, как навредила политика невмешательства.

— Может быть, — пробормотал мужчина и задумчиво посмотрел вдаль. — Может быть, вы и правы. Ведь я сам видел пару случаев перевоспитания. Правда, там все было не так страшно изначально, но попытка не пытка...

Подъехал автобус. Вероника бросила сигарету и встала.

— Было приятно познакомиться, — сказала она. — Ой! Я забыла спросить, а как вас зовут?

Мужчина колебался всего секунду:

— Ярослав.

— Очень приятно...

— Мне тоже, Вероника. Удачи вам на работе. И не надо больше курить.

Она растерянно помахала Ярославу в закрывающиеся двери, пытаясь понять, когда же назвала свое имя. Вдруг сумочку что-то потянуло. Опустив глаза, Вероника похолодела, увидев, что та открыта. Но быстрый осмотр показал, что ни кошелька, ни телефона неведомый вор не тронул. Пропали только «Vogue». Когда Вероник вновь взглянула на остановку, Ярослав уже ушел — словно исчез.

Она подумала, что придется купить новый блок, и с удивлением поняла, что ей этого делать не хочется. Ни сегодня, ни завтра, ни, наверное, когда-нибудь вообще.

— My boy is a monster — he ate my heart, — тихо пропела Вероника строчку из любимой песни Леди Гаги и села на свободное место. За окном тучи рассеивались, выпуская умытое весеннее солнце. Почему-то у Вероники была уверенность, что сегодня у нее все будет хорошо.

Эффект толпы

В рассказе использованы тексты следующих песен: Дискотека Авария — Зло, CG Bros — Революция, Эшелон — Родина.

Я хочу рассказать о случае, который произошел со мной в прошлом году. Этот случай не идет у меня из головы. Может быть, мне станет легче, если я его расскажу. Я прикоснулся ко всему этому слегка, помимо своей воли, но оно осталось у меня в мозгу и душе, как ожог. Скоро выборы. Каждый раз, проезжая мимо очередного митинга, я прибавляю скорость и стараюсь не смотреть в сторону митингующих. Мне страшно, что кто-то из них меня узнает. Я даже не знаю, какие партии безопасны, а какие нет.

Все началось с того, что Ира пригласила меня на концерт рок-группы «Rain of Eternal Anguish». Ира — редкий сплав из вульгарного гламура снаружи и социалистических убеждений внутри. По-моему, в том и в другом ей нравится подчинение сильной руке папика или генсека, а также возможность на этой руке паразитировать. Ира в жизни своей ни часу не проработала, но деньги у нее есть всегда. Получив от кого-то из кавалеров «на жизнь», она резко становится сама щедрость и таскает друзей, в том числе меня, по кабакам, в кино и на прочие мероприятия. Обычно она слушает группы типа «Эшелона», у которых дебютный альбом называется «Тоталитаризм Now», поэтому я сперва отказался.

— У них в основном только каверы на разные патриотические песни, — сказала Ира. — Даже не в этом дело. Их нужно только вживую слушать. Там энергетика! Ты это должен видеть. Да что там видеть, это надо чувствовать! Такая мощь, я прусь, как удав по стеклу! — Ее глаза мечтательно горели. — Так-то поклубиться и без билетов можно. Они в «Sanctuary» второй этаж выкупили. На первом обычные потанцульки.

Я не люблю «клубиться». А тем более мне не нравится это слово в понимании Иры, когда оно означает «выпей больше, чем весишь». Что меня дернуло согласиться и взять второй билет — я не знаю. Но корю себя за это каждый день.

Мы прибыли в клуб поздно, но это было к и лучшему — не было нужды стоять на морозе, ожидая, пока откроется дверь. Я думал переждать напор русского ура-патриотизма на первом этаже, но там, как и сказала Ира, проходили «обычные потанцульки», с их омерзительной ремикснутой попсой и вульгарными студентками, выглядящими из-за обилия косметики на все тридцать. На третьем же располагалась VIP Lounge, куда меня не пустили.

Я сидел за столиком и пил безалкогольный коктейль. Иру я быстро потерял из поля зрения, и не столько из-за большого количества людей, облепивших сцену, сколько из-за гаммы светомузыки — в основном красных и фиолетовых, иногда желтых лучей, что, видимо, должно было придать концерту грозный настрой. Солист рычал поверх толпы:

— Зло пожинает плоды, что когда-то посеяло:
Ты окружен с востока, юга, запада, севера,
С моря, с суши, с земли, с космоса,
И внутри сидит чужой и управляет твоими помыслами.
Ну что, подбросишь друга своего заклятого
На своем горбу к воротам рая звездно-полосатого,
Гордясь, что тебе доверили
Пососать леденец на обломках вековой империи?

Я улыбнулся, узнав «Дискотеку Аварию». Скрестить рок с рэпом у «Rain of Eternal Anguish» получилось не очень, но когда солист наконец перестал мучить микрофон и начался проигрыш с маршевым рокотом барабанов, улыбка сползла у меня с лица. Я понял, что имела Ира в виду под «энергетикой» и «мощью». Эти звуки были победным громом, который не оставлял шанса безучастию. Меня охватило чувство, которое нельзя описать одним словом: гордость, гнев, торжество, желание прямо сейчас стоять с автоматом в руках на обломках Вашингтона. Я сидел окаменевший, захваченный этой волной, и когда проигрыш кончился, а слушатели взревели — закричал и вскинул кулак вместе со всеми.

Песня кончилась. Я потряс головой и перевел дух. Я читал об эффекте толпы, но испытывал такое в первый раз, и мне он не понравился. У этого чувства было странное, склизкое послевкусие, будто какая-то большая и гадкая улитка проползла у меня в голове. Я потер виски и залпом допил коктейль. Если в начале действа у меня была мысль взять что-нибудь слабоалкогольное, то сейчас она улетучилась.

Почему-то меня затошнило. Я снова поискал глазами Иру и не нашел ее.

— Страна родная поднимает флаги,
Страна родная разжигает печи,
Страна родная распускает лагерь,
Страна родная расправляет плечи! — неслось со сцены. Толпа колыхалась в экстазе. Я вспомнил, что ненецкие шаманы общаются с богами ритуальным пением и танцем — да и во многих других примитивных культурах музыка считается мистерией. Сравнение беснующихся фанатов с ненцами заставило меня снова заулыбаться. По крайней мере, интеллектуально эти мальчики и девочки ненамного выше дикарей.

Я купил в баре бутылку колы и сел спиной к стойке. В зале было душно, жарко и как будто стало темнее. Я пил газировку и рассеянно отбивал ботинком об пол ритм музыки. Мне опять захотелось туда, в толпу, кричать и сходить с ума вместе со всеми, но я в этот раз был начеку и это чувство подавил.

Скользкая теплая улитка снова проползла у меня внутри, и на этот раз я испугался. Я понял, что в зале действительно потемнело, словно я надел солнцезащитные очки. Никто ничего не замечал, но это не могло быть галлюцинацией. Я глубоко вдохнул, выдохнул, запрокинув голову, и оцепенел. Кола выпала у меня из руки, забрызгав брюки. Так иногда не можешь увидеть на картинке со старухой лицо молодой девушки, а потом ты его вдруг видишь и не можешь уже «переключить» мозг обратно.

Зал заполняла мутная, колышущаяся, полуфизическая тень. Она двигалась, обтирая стены, она дышала, она была живым организмом. Зал как будто раздвинулся ввысь и вширь, потолок исчез высоко вверху, выгнувшись, как купол, и где-то там под этим куполом светились от дьявольского наслаждения холодные глаза, обозревая толпу, кричащую и топающую внутри огромного тела.

— Я не знаю, как тебя спросить, но вижу ответ:
На растоптанном знамени слезы, и снег
На рекламных щитах. Нас вернули назад
На радость купленных лиц на экране... — завывал солист.

Моя одежда взмокла. От меня исходил металлический запах ужаса. Я видел, как над моей головой размеренно бьется темный мешок исполинского сердца, сквозь которое просвечивают стены. А потом я увидел Иру. Она поднималась в воздух, кружась, прямо к этому сердцу. Что-то мелькнуло, длинное и толстое, как труба, и я с отвращением понял, что Ира сидит на теневом щупальце, склоняясь к другому щупальцу, прижимаясь к нему щекой и ласково поглаживая. Ее глаза были закрыты. От тела Иры исходили красные волны. Соприкасаясь с сердцем чудовища, они в нем пропадали.

— Родина видит тобой
Роскошь блуда воров,
Нищету трудового народа.
Родина движет тобой —
С каждым шагом вперед.
Ближе стены врага,
Их разрушь навсегда! — — глухо доносилось до меня, будто из другого измерения. Толпа пришла в неистовство. Кровавая аура поднималась от их голов, от их вскинутых рук, напитывая тушу, которую они не видели. Я не мог пошевелиться. Страх сдавил горло. Наконец щупальце перехватило Иру за талию и поставило на пол. Я вскочил, чтобы броситься к ней, и ощутил на себе взгляд с высоты.

Да, я струсил. Вы повели бы себя по-другому? Я рванул бежать из «Sanctuary», бросая подругу в лапах омерзительной тени. Вернее, я хотел бежать, и если бы мне удалось, все, наверное, пошло бы по-другому. Но охранник загородил мне путь, и я совершил вторую глупость — попытался его оттолкнуть. Его кулак протаранил мне живот. Я скорчился на затоптанном полу, ловя ртом горячий воздух. До меня дошло, что музыка смолкла. Сквозь слезы в глазах я видел, как «Rain of Eternal Anguish» и несколько посетителей клуба столпились надо мной, рассматривая с брезгливым интересом, словно особо большого таракана.

— Ты еще кто? — спросил солист. Я отрешенно удивился, как мог принимать его за человека: вместо лица на меня кривилось удлиненное рыло, а глаза были со стебельками. Я моргнул, и опять увидел человеческое существо, пускай и довольно уродливое. Снова моргнул, и человеческий облик растворился. Мой собеседник напоминал не то муравьеда-инопланетянина, не то «животное Сета», встречающееся на египетских фресках и до сих пор не опознанное ни одним ученым. Точно такими же была и часть обступивших меня посетителей.

— Я просто... пришел...

— Сюда «просто» не ходят! Откуда взял билет?

— Ира, — всхлипнул я. — Пригласила.

— Какая Ира?

— Деревицына... Не знаю отчества.

— «АКМ», наверное, — тихо сказал солисту барабанщик. — Или евразийцы.

— Понарож-жалось идиотов... Я посмотрю, что за Ира. Когда у нее допуск отберут на пару месяцев, научится включать голову. А с этим что делать?

— А что еще? На мясо.

Я понял, что меня собираются отдать чудовищу, их, судя по всему, хозяину — и еще понял, по нехорошему блеску в красных глазах этих уродов, что меня ожидает нечто худшее, чем просто быть сожранным заживо. Я никогда не был особо религиозен, но мысленно взмолился изо всех сил, пока меня тащили куда-то к пожарному выходу и затем по лестнице наверх: «Господи! Спаси! Господи Боже! Иисус Христос и Матерь Богородица!» Я лихорадочно вспоминал имена всех святых, которых когда-либо слышал, горько раскаиваясь, что в свое время не крестился.

В ту ночь я убедился, что Бог есть, и какая-то из моих молитв достигла цели. Потому что вдруг раздались крики и топот, наверху открылась дверь и оттуда повалила толпа. Мои мучители от неожиданности выпустили меня, и, воспользовавшись неразберихой, я выскользнул наружу. Оказалось, клуб попал под рейд: искали наркотики. Я сбежал, оставив куртку в гардеробе, домой попал пешком и на следующий день слег с простудой. Номер Иры я в телефоне заблокировал, но мне стали звонить неизвестные люди, представляясь председателями и секретарями каких-то организаций и прося явиться для разговора. Пришлось сменить сим-карту, а потом, на всякий случай, снять другую квартиру.

Знаете что? Больше всего меня испугало даже не явление неведомой твари, а картинка, отпечатавшаяся в голове навсегда: Ира, с блаженной улыбкой прижавшаяся к щупальцу неведомой твари, ласкающая его, как нечто бесценное, потерянное и обретенное вновь. И еще знаете, что я думаю? Я думаю, она осознавала, что делает.

Воздаяние

Я всегда хотел быть пилотом истребителя, и заоблачные требования к бойцу Империи не пугали меня. Манила зарплата, манила слава и голова кружилась от того, сколько я могу сделать на благо Владыки. Конечно, последним я никого не удивлю. Даже девушки нынче рвутся в войска.

— Он такой... такой... притягательный! — заявила мне одна, имея в виду Владыку. — Когда я его вижу, я прямо хочу за него воевать! И убивать!

С этим не поспоришь. Владыка обладает магнетизмом. Когда он появляется на парадах, огромная толпа замирает, как один человек, жадно ловя каждое слово. Оратор он прекрасный. А взгляд — вроде бы и смотрит в пространство, и в то же время — именно на тебя. Еще одна девушка по большому секреты рассказала мне о своей тайной мечте — чтобы во Владыку целился снайпер, а она вовремя бы увидела точку прицела и бросилась наперерез пуле.

— Надо мной склонятся, — говорила она, — и я сквозь красную пелену, кашляя кровью, спрошу: «Он жив? Он в порядке?» А мне ответят: «Да, да, он жив, вы спасли его!» И я скажу: «Слава Богу... я жила не напрасно...» И умру. Ну или меня откачают. Без разницы.

— Умирать тебе еще рано, — заметил я. — Пусть откачают. Представляешь, Владыка сам может зайти к тебе в больницу и поблагодарить.

— Тогда я точно умру, — рассмеялась она, — от экстаза!

Я не питал ко Владыке такого щенячьего восторга, но, разумеется, я его любил, как и все мы, и пожертвовать собой ради его дела считал доблестью. Мне такой случай предоставился. Я погиб во время битвы за наши западные рубежи, над Румыно-Венгерской областью, протаранив вражеский самолет.

Древние почти не ошибались, помещая рай на небе. Конечно, это не земное небо. Это как бы другое измерение, полное мягкого сияния. Я упал в золотистый закат и летел сквозь него, пока не прибыл к источнику света. Описать его невозможно, а сказать, что он похож на солнце, или звезду, или еще что-нибудь материальное — значит, не передать даже половины его величия и красоты.

Перед моими глазами развернулась вся моя жизнь. Рождение... Детство... Вот я иду в школу. Вот мы деремся с хулиганом-старшеклассником, который потом станет одним из моих лучших друзей. Вот я с замиранием сердца слышу, что Северо-Западный Альянс объявил Империи войну. Вот я на параде в честь нашей первой победы. Вот еду с родителями в Египет на Новый Год, и долго удивляюсь, почему местные на нас смотрят со страхом и почтением — «Руси, руси!» — а над бедными японцами и немцами издеваются как хотят. Вот я заканчиваю школу и поступаю в МАИ. Вот я ухаживаю за Светой, а она все равно выбирает Максима. Вот я на службе имперских ВВС. Вот я покупаю маме машину на день рождения — загладить вину: она мечтала, что я буду врачом. Вот я, пока длится перемирие, навещаю друга в США. Он клянется мне, что ни за что не остался бы в этой ужасной стране, где преступность, безработица и кризис, но из-за войны никак не удается получить визу домой. Вот Альянс предпринимает еще одну попытку, но кончается тем, что мы отбиваем у Англии ее колонии в Африке, и возвращаем Тунису и части Алжира статус суверенных государств. Вот опять недолгое перемирие... Сражение на границе с Европой... Моя огненная смерть, которую я почти не почувствовал.

Я ощутил исходящее от света неприятие и понял, что ему не нравится Империя, хотя не смог понять, за что. Мы светское государство, но не налагаем запрет на мировые религии, как это опрометчиво сделали в СССР. Всякие культы и секты, конечно, под строгим контролем. Я робко задал этот вопрос, и не услышал ответ — ушей у меня не было — а скорее увидел его. Силы Света, объяснили мне, хотят объединения всего человечества — а пока на Земле существуют сверхдержавы, вроде нашей Империи, этого объединения не достичь.


— Я прошу меня простить, — сказал я, — но я не думаю, что Альянс готов с нами объединяться. Они хотят нас уничтожить и всегда хотели. Мы просто должны быть сильными. Иначе нас всех убьют.

— Это неважно, — ответил свет. — Ты всего лишь смертный, и не понимаешь великого плана. Но в тебе нет зла, и ты погиб, чтобы жили твои близкие. Посему тебе прощается грех самоубийства и открываются врата в Мир Фильсмари.

— Это Рай? — спросил я.

— Считай это Раем. Это Мир Посмертия, один из многих таких миров. Ты можешь достичь в нем просветления и подняться еще выше. До самого высокого Мира доходят лишь святые.

— А что там? В самом высоком Мире?

— Я не знаю. Мне нет туда доступа.

— Разве вы не Бог?

— О нет. Я всего лишь Смотрящий. Я слежу за Миром Фильсмари. Можешь считать, что я ангел. Бога ты увидеть не сможешь, потому что твое сознание не вынесет этого.

Так я остался в Мире Фильсмари, и поначалу мне в нем нравилось. Там царил абсолютный покой. Я встречал и других людей, и даже животных, но у всех у них, как и у меня, были воздушные сияющие тела, которые изменялись по желанию. Мы общались импульсами света, без каких-либо трудностей, споров или непонимания. В этом мире я мог создать из света все, что угодно, как во сне — или оно там уже было и просто проявлялось передо мной. Тут были и песчаные пляжи, и заснеженные леса, и зеленые холмы, и сады из огромных цветов. Я не испытывал голода или жажды, но мог, если хотел, есть какие-то очень вкусные фрукты и пить воду из кристально чистых ручьев.

Но мало-помало я стал ощущать скуку. Мне надоел покой, надоело, что все, что я хочу, сразу же мне достается. Я хотел испытания и попытался вызвать к жизни неуютные, дикие джунгли, где мне потребовалось бы выживать, но у меня это не получилось. Кроме того, я не мог заставить появиться в Фильсмари хищных зверей. Смотрящий объяснил, что хищники достигают только средних миров, а если они просветляются, то уже становятся безобидными духами. Попытка сотворить Вальгаллу с воинственными викингами также потерпела неудачу.

— У нас нет конфликтов, — сказал Смотрящий. — Нет ссор, нет драк, нет страданий. Забудь о том, что ты был имперцем. Ты должен выжать из себя желание мучить себя или других.

Я попытался заняться спортом и вовлечь в это других обитателей Фильсмари, но спорт здесь оказался лишен соревновательства. Ведь мы не были скованы физическим телом, нам не приходилось преодолевать себя, и таким образом побеждали все — то есть никто. Во мне росло раздражение. К тому же, я начал тосковать по Империи и Владыке. Мне хотелось опять испытать это чувство подъема и гордости, которое возникает, когда в новостях сообщают о нашей очередной победе, или о создании нового вида оружия, или о достижениях наших соотечественников, или даже о том, что наш дипломат наступил на ногу французскому дипломату, а тот был вынужден это проглотить. Я сказал Смотрящему и пожалел об этом. Его свет обжег меня.

— Это темные, низменные чувства! Пока будет царить гнусная национальная спесь, пока русские будут верить в свою исключительность, землям Империи не видать благословения!

— Разве другие народы не верят в свою исключительность? Вот те же американцы...

— Мы работаем с ними. Глобализация была великим проектом светлых иерархий, но люди умудрились его провалить. Мы благословляем Альянс, потому что видим в нем — пока только наметками — проблески единения. Эти люди могут отбросить свою гордыню и стремиться к миру.

— Благословляете Альянс?! — Я разозлился, и моя душа стала темно-красной. — Это же звери, а не люди! Много они мира принесли в Африку! Или на Ближний Восток! А война с Китаем?

— Мы сожалеем обо всех этих жертвах, — сказал Смотрящий. — Увы, люди несовершенны. Им следовало добровольно отдать себя на заклание, не принимая бой. Тогда они вошли бы в число праведников. Жесткосердные рано или поздно встретят свою кару, и им придется пройти искупление. Но пока Империя процветает и ширится, мир продолжает прозябать в рабстве тираний. Покой наступит, когда не будет ни Империи, ни Альянса, и разрушатся все границы.

— То есть ради достижения рая на земле вы хотите уничтожить нас руками Запада?

— Называй это так. Но это будет не уничтожением, а великим освобождением. Вслед за смертью Империи нашей волей распадется и Альянс.

— А что станет с Владыкой? Он умрет?

— Да. Его и его присных ждут нижние Миры Возмездия, где они должны будут осознать свою вину и раскаяться.

— И чем они провинились? Чем мы все провинились? Тем, что мы хотим жить, а не «отдать себя на заклание»?

— Так, как вы хотите жить — жить неправильно и неправедно.

— Тогда к черту эту праведность!

Повисла тишина. Свет слегка померк.

— Смертный, — сказал Смотрящий, — ты понимаешь, где и что ты говоришь?

— Да, понимаю! И если ваши светлые иерархии такие, они ничем не лучше тьмы. Просто с другим знаком!

— Взгляни, ты пылаешь багровым. В тебя проникают демонические энергии. Я буду вынужден низвергнуть тебя в нижние миры, в то, что вы называете адом. Я не хочу этого делать, и прошу тебя отринуть...

— Низвергай! — заорал я. Если бы у меня были кулаки, я бы их сжал. — Я видел в интернете такую картинку — американский танк, а под ним надпись «Покупая лицензионный Windows, ты финансируешь войну в Ираке». Так вот, находясь здесь — я если не финансирую, то даю силы войне с Империей! Я не для этого умирал! Не для этого плакала моя мама!

— Мне жаль тебя, — печально сказал Смотрящий.

— Я не верю в ад! — кричал я, проваливаясь в чернильную тьму. — Душа не может страдать! У нее нет нервных окончаний!

Ко мне стремительно приближался свет — но уже не золотистый свет Фильсмари, а угрожающий, красноватый, излучающий тепло, быстро превращающееся в жар. Готовый взять свои слова обратно, я забился в воздухе, пытаясь за что-то уцепиться, и проснулся.

Оказалось, я неведомым образом свалился во сне с кровати и спал лицом ко включенному обогревателю. В комнате было душно. Я отключил обогреватель и потрогал батарею. Отопление так и не включили. На столе издевательски лежал счет за коммунальные услуги.

За окном — сырость, слякоть, грязь, под балконом наросли сосульки. Выход из двора опять перегородил чей-то джип. Гуляет с собачкой гламурная фифа, собачка гадит посреди детской площадки. Обычная зима в Москве 21-го века, в которую не очень хочется возвращаться после яркого сновидения. Кажется, мне снилась какая-то альтернативная реальность. Империя... Владыка... И еще что-то про жизнь после смерти... И самое главное, все было так удивительно правдоподобно.

Я зевнул и ощутил вдруг нечеловеческую, высасывающую досуха, выворачивающую наизнанку тоску. Я даже задохнулся от ее силы. Все вокруг внушало мне отвращение. На секунду мне показалось, что я родился и вырос совсем не здесь, что меня здесь быть не должно, и что где бы это «здесь» ни находилось, оно существует с единственной целью: мучить меня и таких, как я.

Ощущение пропало, и я помотал головой. Что еще за чушь, подумал я. Надо крепче спать.

Я еще не знал, что так теперь будет всегда.

Моя самая первая зарисовка, касающаяся РМ. Я не считаю ее удачной. Но пусть будет.

Мы встретились на тех просторах сна, которые мне видятся как подобие Москвы — похожее, но таинственное, огромное, населенное странными не-людьми, заполненное интенсивно-фиолетовым цветом и осененное рыжими всполохами. Точнее, я встретил его — он бы при всем желании не смог ко мне приблизиться.

Его туша была вся стянута энергетическими путами — я видел их как полупрозрачные, будто пластиковые полоски. Большая часть толстых щупалец — порвана, обожжена, отъедена, а целые лежали плетьми. Только медленное дыхание, раздувание и опадание кожистого тела говорило, что это существо еще живет. Тварь чуть повернулась, демонстрируя отощавшее брюхо, и мое сердце сжалось от отвращения и сострадания. Там, где, по идее, находилась его грудь, зияла кровавая дыра. В ней торчали пучками трубки, выкачивающие кровь. Эти трубки уходили далеко за горизонт. Кто-то, одолевший и пленивший тварь, пожелал ее не убить, а высасывать и истощать.

Я узнал его. Эта мрачная тень жила в моем детстве и питалась моей любовью. Ей была нужна, правда, не всякая любовь: культура, искусство, природа, родные ее не волновали, а иногда и отвращали. Нет, этому существу нужен был тот восторг, что охватывает человека на патриотическом митинге, на параде Победы, при взгляде на грозную смертельную красоту самолетов и ракет, при виде трепета врагов державы. Имя, всплывшее у меня в голове, было слишком сложным для любого из человеческих языков. Я мог примерно перевести его как «Пожиратель», но оно недостаточно описывало природу существа. Вернее было бы назвать его стражем. Потому что таких, как он, было несколько, и они ненавидели друг друга. На их взаимной ненависти зиждилось шаткое мировое равновесие, не давая Земле обвалиться в анархию. Древние культуры молились им, как тираническим богам. Гоббс называл их левиафанами. Евгений Шварц воплотил это существо в образе Дракона.

От гигантского тела исходило тепло. Умом я понимал, насколько страшное и отвратительное лежащее передо мной создание, но моя душа оставалась спокойной. Мутный взгляд скользнул по мне. Я невольно вздрогнул, но щупальца не шевелились. Я не был здесь чужаком. Страж мог бы уничтожить меня одним щелчком даже в этом состоянии, но предпочитал этого не делать. Не потому, что ему было жалко такую козявку, как я — жалость и вообще любая этика были ему незнакомы — просто это было непрактично. Мы нуждались друг в друге. Гекатомбами жертв страж развлекался на пике своего могущества; ослабевший же, он ценил каждую каплю пищи.

Он боролся до конца, до упора, подумал я. Последним его отчаянным ревом о помощи было создание ГКЧП, но щупальца враждебных стражей уже укреплялись на его земле, уже стискивались на горле, уже отшвыривали от его вотчин, как бесполезный хлам. Его слуги, уставшие от тощей жизни и невыполнимых имперских амбиций, одурманенные обещаниями, торжествовали проигрышу господина, расхрабряясь, пинали и щипали поверженного, и поняли, что натворили, только тогда, когда вкусили вместо сытости и мира — беззащитность и хаос.

Мои мысли страж услышал. Я ощутил его горечь поражения, горечь и ярость, которую он мог направить только на себя — на свою леность, косность, недальновидность. А признавать свои ошибки это гордое и самонадеянное создание не привыкло.

Я пока тебя щажу, скажи спасибо, ничтожество. Такие, как ты, мне нужны. Но если ты продолжишь растравлять мне раны, я тебя прихлопну! Спокойствие дороже!

— Я не хотел! — поднял я руки в защитном жесте.

Он держит меня на голодном пайке, мой враг из-за океана, — рыкнул страж и назвал имя, примерно переводящееся как «нападающий со спины». — Он кормит меня ровно настолько, чтобы я не издох. Иначе огромное пастбище станет пустыней. Мои рабы его ненавидят и ни дадут ни капли еды. А сам я и дернуться не могу. Во мне ворочается потомство, его грязные помеси, его верная прислуга. Стоит мне проявить излишнюю строптивость, и он их выпустит, а они меня разорвут.

Я понимал, о чем он говорит. Я видел людей, которые были бы рады принять власть таких помесей. Но ради чего? Разве мы не наелись изобилия? Сколько же можно жрать? Или мы боимся, что опять обнищаем? Нужно быть наивным, чтобы искренне верить, будто с укреплением власти границы захлопнутся обратно, а продукты исчезнут с прилавков. Ошибку, за которую тяжело заплатил кровью, страж повторно не совершит. Неужели просто-напросто психическая мощь противников подавила слабый голос нашего собственного полумертвого стража, сделав русский народ невольными врагами самих себя? Я ощутил себя крохотной песчинкой в борьбе Драконов, песчинкой, неспособной ни на что повлиять, жалость к развенчанному русскому стражу во мне слилась с жалостью ко всей истерзанной и бьющейся в корчах стране, и я сделал то, что логикой, наверное, никогда не смогу объяснить — подойдя к одному из неподвижных щупалец, приложил к нему ладонь.

Присоска алчно стиснулась вокруг моей руки. Я начал лихорадочно вспоминать, чем я мог бы гордиться из новой России. Путин? Какая-то серая шкурка, говорящая голова, пусть даже говорит она приятные вещи. Медведев? Не смешите! Экономический подъем, социальные рекламы, закрытие НТВ и еще пары клоак? Подтверждение анекдота: чтобы сделать человеку хорошо, сделай плохо, а потом так же, как было. Заключение Ходорковского, изгнание Березовского, вяленькая борьба с коррупцией? Теплее, теплее, чувство справедливости есть, но слабенькое. Заморозка Чечни, боевой пес-Кадыров? Еще немного тепла, но все не то. Третье место на Олимпиаде? Вот оно! Пошло! Уже! Зарождается в сердце, распухает, поднимается. Наши — чемпионы мира по хоккею два раза подряд. Наши — выиграли в футбол у сборной Англии, вогнав в транс даже англичан... Наши — в Южной Осетии! Русское оружие, давно молчавшее, но вновь ощерившее жерла, как будто вернулись былые времена! Саакашвили, превращенный в мем сайта Youtube со своим съедобным галстуком! Наши идут на Тбилиси и почти что захватывают его! Наши пишут «Учитесь военному делу, товарищи грузины!! Придем, проверим!!!» на стене военной базы! Наши вызывают за океаном изумление, уважение, страх! Наши! НАШИ!

Моя кровь воспламенилась. Я ощутил, как жар, разбухший в моей груди, перетекает в сжатую щупальцем руку, и оттуда — в тело стража. Тот жадно, довольно содрогнулся, всасывая эту каплю всем своим организмом.

И тут же по открытым энерго-каналам в меня хлынул ответ. Да, я испытывал такое и раньше, но еще никогда я не был на расстоянии вытянутой руки от источника, не касался сам его шершавой шкуры. Это чувство едва не сбило меня с ног. Я мог бы его обозначить скорее как праведный гнев, хотя в нем было все: и горечь поражения, и тоска по былому, и несломленная гордость, и ярость собственника, и неиссякаемое желание мстить, мстить, мстить, залить кровью всех чужаков, что посмели войти в наш дом, встать в миллионную толпу таких же, как я, и превратиться вместе с ней в железный молот. Это чувство было жидким пламенем, сгоравшим в секунды, как бенгальская свеча, наркотиком, которого хотелось еще и еще.

Глаза существа прижмурились. Страж смаковал — видимо, он не ел уже давно. Я ощутил его — нет, не благодарность, на это он тоже способен не был, да и полагал такие поступки моим священным долгом, а снисходительное удовлетворение.

Неплохо, неплохо. Но мало! На один зуб!

— А где же я больше возьму? — Я осторожно высвободил руку. — Никому ничего не надо, живут как-то и ладно. Гордиться особо нечем, сами видите. Насчет поиска русской национальной идеи не писал только ленивый. Я же не Ленин, чтобы придумывать тезисы.

Зачем тебе тезисы? Бери сразу меня! — Страж начал хихикать, опьяненный на какие-то мгновение крохой свежей силы. Его туша мелко затряслась. — У вас, молодых, есть там какой-то Ктулху — да зачем вам эти чужие порождения, если у вас есть Я? Я же лучше! Я свой! Подними Меня на знамя, Меня на пьедестал! Бояться нечего! Двадцать первый век — все любят монстров, все мечтают о мощи!

Я молчал. Мне было нечего возразить. И в самом деле, подумал я, почему все эти самостийные ариософы, фашисты, евразийцы, гордящиеся своей якобы мистической подоплекой, обосновывают претензии на власть давно устаревшими, тертыми-перетертыми, и по большей части чужими мифами? Вот оно — русское национальное хтоническое чудовище. Живое, властное, голодное. Символ, идеальный для циничного века постмодернизма. Не нужно никаких божков из игры Warhammer, отпочкований принципиально иной протестантской культуры, не нужно искать фрейдистские и юнгианские корни у незамысловатых русских сказок. Свежая и вместе с тем древняя кровь. Угождающая и монархистам, и социалистам, и националистам, и оккультистам. Одно дело — служить абстракции, и совсем другое — живому воплощению. Одно дело — скупые схемы на экране и совсем другое — физическая боль, которую испытывает это существо, когда марионетка его вечного врага отрубает и скармливает соседям куски некогда огромной страны.

Я начинаю творить идею, подумал я лихорадочно. Нет, не творить — рассказывать. Завтра — нет, сегодня! Уже сейчас!

Я не понял, когда именно пересек границу, но очнулся уже у себя в постели, на перекрученной простыне. Сердце билось так, словно я пробежал стометровку. Куски и детали сна-видения сталкивались в голове, как фишки в игре Carrom. Я лежал, закрыв глаза, и чувствуя далеко под собой, в неведомых и материально иных безднах, колоссальный пульс, еще живой и упорно цепляющийся за жизнь, но неукротимо замедляющийся с каждым месяцем, с каждым днем, с каждой отрезанной территорией, с каждым взорванным складом оружия. Практически всю нашу историю мы зависели от него. Теперь он зависел от нас.

От меня.

Где мой Виктор?...

Он ведь всё так правильно почуял тогда...

У него Премудрая Елена одевалась в черное с серебром - это меня больше всего тогда впечатлило.

Черный с серебром - это МОИ цвета.

Елена - это моё любимое имя было в детстве.
А вообще - По старо-славянски Елень - это Олень. А мой аватар по зороастрийскому стилю - это как раз Олень - Ахура Мазда.

Стихи Николая Гумилёва, песня группы "Мельница"



Ах, иначе в былые года
Колдовала земля с небесами,
Дива дивные зрелись тогда,
Чуда чудные деялись сами.

Позабыв Золотую Орду,
Пестрый грохот равнины китайской,
Змей крылатый в пустынном саду
Часто прятался полночью майской.

Только девушки видеть луну
Выходили походкою статной,
Он подхватывал быстро одну,
И взмывал, и стремился обратно.

Как сверкал, как слепил и горел
Медный панцирь под хищной луною,
Как серебряным звоном летел
Мерный клекот над Русью лесною:

"Я красавиц таких, лебедей,
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной;

Но еще ни одна не была
Во дворце моем пышном, в Лагоре -
Умирают в пути, и тела
Я бросаю в Каспийское море.

Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?

И порой мне завидна судьба
Парня с белой пастушеской дудкой
На лугу, где девичья гурьба
Так довольна его прибауткой..."
Взято с сайта GL5. RU
Эти крики заслыша, Вольга
Выходил и поглядывал хмуро.
Надевал тетиву на рога
Беловежского старого тура.



Белизна моей кожи безупречна, а бросать меня в каспийское море не было нужды - я там родилась.

Мельница - Лента в волосах (Он - дракон)

А стихов не желаете?

Мы русские

Константин Фролов-Крымский
"Мы русские - какой восторг!"
А.В.Суворов

Один чудак с лицом фальшиво-грустным,
«Ютясь» в салоне своего «порше»,
Сказал: "Мне стыдно называться русским.
Мы – нация бездарных алкашей."

Солидный вид, манера поведенья –
Всё дьяволом продумано хитро.
Но беспощадный вирус вырожденья
Сточил бесславно всё его нутро.

Его душа не стоит и полушки,
Как жёлтый лист с обломанных ветвей.
А вот потомок эфиопов Пушкин
Не тяготился русскостью своей.

Себя считали русскими по праву
И поднимали Родину с колен
Творцы российской мореходной славы
И Беллинсгаузен, и Крузенштерн.

И не мирясь с мировоззреньем узким,
Стараясь заглянуть за горизонт,
За честь считали называться русским
Шотландцы – Грейг, де Толли и Лермонт.

Любой из них достоин восхищенья,
Ведь Родину воспеть – для них закон!
Так жизнь свою отдал без сожаленья
За Русь грузинский князь Багратион.

Язык наш – многогранный, точный, верный –
То душу лечит, то разит, как сталь.
Способны ль мы ценить его безмерно
И знать его, как знал датчанин Даль?

Да что там Даль! А в наше время много ль
Владеющих Великим языком
Не хуже, чем хохол Мыкола Гоголь,
Что был когда-то с Пушкиным знаком?

Не стоит головой стучать о стенку
И в бешенстве слюною брызгать зря!
"Мы - русские!" - так говорил Шевченко.
Внимательней читайте кобзаря.

В душе любовь сыновнюю лелея,
Всю жизнь трудились до семи потов
Суворов, Ушаков и Менделеев,
Кулибин, Ломоносов и Попов.

Их имена остались на скрижалях
Как подлинной истории азы.
И среди них как столп -старик Державин,
В чьих жилах кровь татарского мурзы.

Они идут – то слуги, то мессии, -
Неся свой крест на согбенных плечах,
Как нёс его во имя всей России
Потомок турка адмирал Колчак.

Они любовь привили и взрастили
От вековых истоков и корней.
Тот - русский, чья душа живёт в России,
Чьи помыслы - о матушке, о ней.

Патриотизм не продают в нагрузку
К беретам, сапогам или пальто.
И коль вам стыдно называться русским,
Вы, батенька, не русский. Вы – никто.

18.11.2012

Слава писал(а):А стихов не желаете?

Слава, Спасибище тебе!