Роза Мира на RozaMira.Us

; было допущено огромное количество ошибок при стремлении к сенсации любой ценой. Во многих статьях повторялось утверждение, согласно которому российские лингвисты доказали, что русский мат не заимствован от монголо-татар, а существовал и до татарского ига. Любому здравомыслящему лингвисту понятно, что доказать такое утверждение — все равно, что доказать, что русский язык славянский.

Грамота относится к середине XII в. Общий вид её крайне необычен. В левой части листа расположен текст, разделённый на три раздела, начинающихся каждый с инициала (инициалы книжного типа раньше не встречались в берестяных грамотах, и такое разделение текста — а не простое «строка за строкой» — тоже). В правой части видна неясная фигура, возможно, святого или святой, и в центре красивый «дважды мальтийский» крест:

Тексты читаются отчётливо, картинка еле видна. Возможно, сперва была нарисована картинка, а потом от грамоты оторвали первый слой, а на втором написали текст: писавшая (мы увидим, что автор — женщина) видела картинку и старалась её обходить. Не исключено также, что была стопка берестяных листов, и наш лист был подкладкой под лист, на котором нарисовали картинку; при этом она отпечаталась на нашем листе. В любом случае подобный тип документа встречается впервые, и, как нередко в таких случаях, возможно, среди уже известных берестяных грамот есть документы, в которых эти же черты выражены менее чётко и потому ранее не замечены.

Начнём с последнего и самого понятного раздела документа, который, судя по содержанию, является припиской. Этот раздел начинается с большого инициала «Р»:

Рѣклати
такъмилоуша
въдаи:в̃:гриве
невецѣрашенеи

Текст легко делится на слова и переводится. В нормализованной орфографии (широко представлены бытовые смешения) он выглядит так:

<Рекла ти такъ (или: тако) Милоуша: въдаи :в̃: гривьнѣ вечерашьнѣѣ>.
‘Так сказала тебе Милуша: отдай вчерашние две гривны’.

Милуша (вообще-то это имя может быть и мужским, и женским, но из рѣкла видно, что Милуша — женщина) обращается к своему адресату (из адресной формулы, о которой речь впереди, видно, что адресат тоже женщина) в связи с денежными делами. Это деловое письмо от женщины к женщине: сейчас нам известно не так и мало таких писем, и практически всегда они очень интересны. Милуша просит отдать две гривны, о которых вчера шла речь (может быть, она обещала что-то своей контрагентке, а сейчас сочла, что пора платить). Обратим внимание на то, с какой лёгкостью Милуша берётся за перо: разговор был только вчера, а уже сегодня он продолжается в эпистолярной форме.

В отличие от третьей, первая часть — кроме адресной формы — сперва кажется крайне тёмной:

Ѿмилоушѣкъ
марьнѣкосивѣ
ликеепъехатибъе
изасновида

Остановимся пока на том, что понятно: на адресной формуле. Ѿ Милоушѣ къ Марьнѣ — ь здесь замена для е, и имя адресата — Марена. Марена уже известна нам по целому ряду берестяных грамот, и лучше всего, пожалуй, знаком с ней А. А. Гиппиус, посвятивший её семье целый ряд работ. Это жена новгородского боярина Петра Михалковича, представителя князя в сместном суде князя и посадника, игравшая, как уже известно, большую роль в его семье и в новгородском обществе вообще. Из грамоты № 794 (от Петра к Марене, т. е. от мужа к жене): ‘Если станет князь наделять купцов и пришлёт к тебе, то ты ему скажи: «Ты, князь, [этим] ведаешь. Кого из мужей мор прошлой зимой унёс, те…»’ — мы видим, что с Мареной советовался новгородский князь по такому частному делу, как «наделение» купцов. В грамоте № 798 читаем: ‘Поклон от Завида к… Тому из твоих сыновей, у которого есть зерно, прикажи, чтоб отдали дань Марене…’ — т. е. Марена могла собирать и дань. В грамоте № 849, посланной Петром Демше, видим, что Марена распоряжается деньгами Петра: ‘Дай Микуле Кишке гривен шесть, взявши у Марены. Приведя его сам, дай в присутствии Марены. А если попросит Ярко, то тому не давай’. Сейчас археологи нашли уже дом Марены и Петра: богато украшенная утварь, пряслице с именем Марены и другие артефакты.

Пётр фигурирует в 17 берестяных письмах — он абсолютный чемпион по этому показателю. Они укладываются во временной интервал 20-х—70-х годов XII в., таким образом, мы знаем, в какие годы он жил. В 1155 году Пётр и Марена выдали дочь замуж за сына Юрия Долгорукого — это один из всего двух случаев в древнерусской истории, когда князь женился не на княжне. Таким образом, перед нами письмо к знатнейшей даме древнего Новгорода, породнившейся с княжеским домом.

В дальнейшем тексте выделяется слово пъехати <поѣхати> ‘поехать’. В последней строке читаем за Сновида: Сновид — имя уже известное нам по грамоте, найденной на том же участке. Что значит «поехать за кого-то»? Напрашивается трактовка, согласно которой это то же, что «пойти за кого-то» (то есть замуж), только в случае, если невесте надо ехать в другой город. Такая версия держалась долго, пока данные диалектных словарей не продемонстрировали, что «другой город» здесь совершенно не обязателен. В народном употреблении свадебная лексика с этим корнем связана не с дальней поездкой, а с ритуальным свадебным поездом — из дома невесты в дом жениха. Таких слов в говорах известно 25: свадебный поезд может называться и поездá (причём это не pluralia tantum, а вариант женского рода: такая большая поездá), участники процессии — поезжатые, поезжань и т. п. В картотеке Уральского университета в Екатеринбурге обнаружено вологодское уехать ‘выйти замуж’, с примерами: Уехали все, никто в девках не остался; засиделась в девках, не уехала вовремя.

Между пъехати и за Сновида идёт отрезок бъеи, который можно почленить только бъ еи (сочетание ъе несколько похоже на ы, и был соблазн прямо читать бы и, но это всё же ъе). Бъ едва ли может значить бо, потому что в Новгороде бо не встретилось ни разу: это киевское слово. Таким образом, это ‘бы’: либо бы с графическим эффектом ы→ъ, либо просто бъ с утратой ы, как в современном языке. Еи — ‘ей’; фраза имеет ярко разговорный синтаксис: «выйти бы ей за Сновида».
Осталось самое трудное. Что значит косивѣликее? Отрезок этот можно разделить по-разному, но наиболее вероятно, что это (с учётом графических замен) Косѣ Великѣи, т. е. ‘Большой Косе’ — перед нами имя (вернее, прозвище) предполагаемой невесты Сновида. Замена ѣ на и в данном случае, в отличие от предыдущей грамоты, сложностей не вызывает: эта грамота моложе на 50 лет, и середина XII века — уже вполне законное время для такого фонетического перехода. То, что дальше опять говорится еи, тоже вполне нормально — это местоименная реприза (‘Большой Косе-то, пойти бы ей за Сновида’), распространённая в современных языках, например, романских, и обычная в русской разговорной речи; разговорный синтаксис этой фразы и так очевиден.

Большая Коса, вероятно — дочь Марены; по предположению М. Бобрик, перед нами письмо от свахи (уже известна грамота 731, обращённая к свахе Ярине), сговорившей Марене зятя. Про другую дочь Марены (возможно, Настасью), мы знаем, что она вышла замуж за князя. Возможно, что Большая Коса — это не имя собственное, а термин для старшей незамужней дочери, стоящей первой в очереди на выданье (у неё не расплетённая девичья коса).

И тут мы переходим к средней части грамоты. Сразу предупредим: не всю её можно выписать на доске в аудитории.

Начинается она со слова Маренко; это обращение к Марене в звательном падеже. К её имени добавился суффикс –к-: такое варьирование вообще было обычным в этой семье. Муж Марены, Пётр, примерно в половине писем называется не Петръ, а Петръкъ (Петрок), так что отождествление Петра и Петрока было сделано не сразу. Фрагментированная грамота № 956, найденная в этом сезоне на том же участке, что и письмо к Марене, начинается: Ото Михаля… (дальше неинтересно, денежные дела, упоминаются гривны и т. п.). Очень вероятно, что этот Михаль — отец Петра Михалковича; но в отчестве сына он фигурирует как Михалъко. Получается, что три члена этой семьи пользовались именами с суффиксом –ък- и без него равноправно.

При таком обращении, конечно, добавляется некоторая фамильярность: и это не случайно. Следующее слово — пеи ‘пей’, записанное уже с переходом ии > еи. Но это не приглашение Маренке выпить: перед нами императив не второго лица, а третьего, ибо следующее же слово на современный слух звучит как назаборный текст: хорошо известное обсценное слово из пяти букв, стоящее в именительном падеже, а не в звательном. Так сказать, ‘пусть ..... пьёт’.

У журналистов, писавших об этом тексте, возник понятный соблазн представить его как матерную брань. Хотя то, что это не так, и было объяснено журналистке, интервьюировавшей новгородскую экспедицию, все равно такие тонкости, как «императив второго или третьего лица», меркнут перед простым и ясным желанием сенсации. В одной из статей (журнал «Итоги») было написано так: «В берестяной записке жительница Новгорода по имени Милуша просит свою приятельницу Марину (sic) вернуть должок и в порыве чувств кроет ту благим древнерусским матом». Эта фраза, написанная ради того, чтобы совместить слово мат со словом благой, не имеет ничего общего с действительностью. Ни с каким оскорблением употребление обсценной лексики не связано; никаких попыток грубо обругать адресата Милуша не делает. Для того, чтобы понять это, надо представлять исторические корни того, что ныне мы знаем как матерщину. А с этим у журналистов тоже, мягко говоря, многое оставляет желать лучшего. Уже говорилось о небывалом «доказательстве» домонгольского происхождения мата. Процитируем эту же статью подробнее: «По крайней мере десятки филологов изучали происхождение крепкого русского словца и написали по этому вопросу толстые научные труды. Большинство ученых сходится во мнении: матерные, грубые ругательные слова укоренились в языке русичей в период татаро-монгольского ига. <…> Но постулат, что русичи не могли им достойно ответить, пока не переняли матерщину у обидчиков, скорее всего ошибочен. Его опровергает уникальная находка - берестяные грамоты XII века, написанные, ясное дело, еще до нашествия татар».

В этом пассаже буквально всё — полная чушь, типичная журналистская утка. Никакие «десятки филологов» не изучали происхождение мата, никаких толстых трудов на эту тему не существует; есть несколько толковых статей, в т. ч. статья Б. А. Успенского «Мифологические основы русской экспрессивной лексики» (2-й том собрания трудов). Ни один лингвист не считает мат татарским заимствованием. Такая легенда существует, но это не больше, чем легенда, распространённая в застольных разговорах (и её история, между прочим, в статье Успенского рассматривается): всем филологам, интересовавшимся этим вопросам, прекрасно известно, что все русские обсценные слова имеют древние индоевропейские корни и являются исконными.

Мат имеет специфические, очень древние свойства. Можно рассказать, какую глупую, подлую, циничную вещь сморозил кто-либо, и пересказать её: ты не несёшь ответственности за эти слова. Но процитировать, как кто-то сматерился, нельзя: ты сматеришься сам, это столь же неприлично, как и для того человека, кто это сделал первым. В духовных стихах говорится: «По-матерну возбранишися, в шутках или не в шутках — Господь почтёт за едино». Что это за свойство? Это же свойство есть у сакральной лексики: запрет на упоминание имени божества в иудаизме, запрет на кощунство и передачу чужого кощунства. Это может свидетельствовать об общих корнях того и другого.

И действительно, мат задействован в ряде древних сакральных обрядов. У славян известны обряды, где традиционно используется сквернословие. Они связаны с плодородием земли (при севе) и с плодородием человеческим (на свадьбе, где в известный момент исполняются «срамные песни» и эротические частушки). Архаичная особенность русской культуры: долгое сохранение табу (вымарывание матерных слов из изданий классиков и т. п. — чего нет на Западе: там «эти слова» тоже не рекомендуются в приличном обществе, но такого изгнания и полного табу там нет).

Оказывается, что в русском эротическом фольклоре есть такое же точно восклицание, как в этом письме Милуши : «пей + любое обозначение вульвы». Это глубоко архаичный образ, восходящий к фундаментальному индоевропейскому мифу об оплодотворении Земли, Матери-Сырой-Земли, Деметры — активным началом: Деушем, Зевсом, Юпитером и др. Земля пьёт дождь, проливающийся с неба, и плодоносит. Современное — «дождь напоил землю» — восходит к такому же образу. Не случайно Зевс оплодотворяет Данаю в золотом дожде. Есть работа Никиты Ильича Толстого о белорусском фольклоре, где есть выражения: «пьян, как мать» и «пьян, как земля» (имеется в виду напоённость Матери-Сырой-Земли). Он же связывает вульгарное бухой ‘пьяный’ с набухать.

Таким образом, восклицание: “пей, мать”, “пей, земля” и даже “пей, п....” — надо понимать как сакральное заклинание с древним, глубоко поэтическим смыслом: «да наполнится, да будет напоено оплодотворяющим началом рождающее лоно!» В устах свахи Милуши почти наверняка это цитата из «срамной песни», которая будет звучать на свадьбе, и она хочет сказать: «Маренка, да пусть же свадьба состоится!»

На вопрос — зачем Милуша это писала Марене? — Зализняк ответил: «Если Милуша сваха, то писала по рабочей линии».