Георгий Федотов написал эту работу в 1926 году. Посвящена она последнему крупному тексту философа Владимира Соловьева “Три разговора”. Я обращаюсь к статье Федотова, поскольку ряд мыслей в этой статье весьма актуальны - если оценивать ситуацию, сложившуюся в современном российском богословии, конфессионально связанным с восточными христианскими деноминациями.
Время написания обусловило некоторые суждения автора - в частности, то из них, которое открывает работу. “Теперь Соловьева мало читают. Многие относятся к нему свысока, как к превзойденному, или с подозрением, как к еретичествующему”. Действительно, в СССР Соловьева если и читали, то подпольно, а снова издавать начали в конце 80-х годов прошлого века. Однако ныне положение дел серьезно изменилось - Владимир Соловьев считается одной из центральных фигур отечественной мысли, основателем целого философского направления, едва ли не первым самостоятельным русским философом, пытавшимся построить философскую систему, вдохновителем младосимволистов.
С одной стороны, Владимир Соловьев до сих пор является авторитетным мыслителем для свободных метафизиков - одним из пионеров телеологического эволюционизма, визионером, развивавшим так называемую “софиологию”, доходившую в своей крайней точке до утверждения идеи женственной ипостаси божества. За эти и некоторые иные идеи Соловьев неоднократно подвергался критике авторов, находящихся, как они выражаются, “внутри церковной ограды”. Софиология была ими сочтена еретическим учением и была вытеснена “неопатристическим синтезом”.
Однако, с другой стороны, охранительный (он же традиционалистский и державнический) лагерь в русской культуре в наши дни пытается экспроприировать и приватизировать многих творцов философии и культуры, представив их элементами “русского мира” - как это происходит с Пушкиным (“спор славян между собою”) и даже Бердяевым, из сочинений которого были извлечен мем “духовные скрепы” (“Царь был духовной скрепой русского народа”, соч. “Философия неравенства”, письмо первое “О русской революции”). Сторонники аннексии Крыма, преподаватели МГУ Борис Межуев и Алексей Козырев издают полное собрание сочинений Владимира Соловьева (которое финансирует охранительный фонд “Родон”, призванный популяризировать творчество Даниила Андреева, пытающийся включить в имперский синтез и такого антиэтатиста, каким был последний). В городе Иваново кафедра философии ИГЭУ регулярно проводит так называемые “Соловьевские семинары”, многие участники которых ставят перед собой все ту же цель - включить наследие Владимира Соловьева, насколько это возможно, в парадигму имперского “русского мира”.
Без сомнения, “Три разговора” Соловьева имеют ключевое значение для имперцев-экспроприаторов. Именно в этом сочинении, как считается, Соловьев отказывается от своих “еретических” идей прошлых периодов творчества. Востребованными оказываются мысли, высказанные различными персонажами диалога и в “Краткой повести об антихристе” о грядущем конце истории, о тупике исторического развития, о тщете европейского просвещения, о пагубе “внецерковного добра”.
Федотов пишет: “Антихрист Соловьева прежде всего ”спиритуалист“ и человек строгих добродетелей”. Федотов справедливо замечает, что антихрист к 1926 году “перестал носить маску гуманизма”.
Однако, перечисляя черты дегуманизации, характерные для периода становления тоталитарных режимов в Европе, Федотов поддается некоторым аберрациям в оценке некоторых явлений европейской культуры. “бесчеловечной” Федотов называет технику, “давно отказавшуюся служить комфорту”. В наши дни техногенной цивилизации выдвигаются совсем иные претензии, часто прямо противоположного характера - часто говорится, что техника обслуживает развивающийся человеческий гедонизм. Гуманисты могут наделить технику дегуманизирующими свойствами, а критики гуманизма - напротив, могут счесть технику гедонистическим капканом безбожного разлагающего европейскую цивилизацию европейского гуманизма. Отсюда можно сделать вывод, что техника сама по себе не является ни гуманизирующим, ни дегуманизирующим фактором, но может усилить как одну, так и другую тенденцию человеческого развития. Односторонняя же критика техники с той или другой позиции скорее может свидетельствовать о технофобии, которой могут страдать как гуманисты, так и антигуманисты - и которая вызвана не реальными угрозами, которыми чреват технический прогресс, но страхом перед радикальными переменами в социуме и культуре, которые этот прогресс несет. Обратным по отношению к технофобии психологическо-концептуальным явлением является технофилия, которая так же может проявляться как у гуманистов, так и у антигуманистов.
Односторонним мне представляется также оценка, данная Федотовым современному ему искусству. “Бесчеловечно искусство, изгнавшее человека из своего созерцания и упоенное творчеством чистых, абстрактных форм”, - пишет он. Видимо, такая оценка органически связана с негативной оценкой роли техносферы в современном мире. Ведь именно технический прогресс привел к концу первой четверти XX века к бурному развитию новых видов искусства - кинематографа и фотографии. Массовая популярность этих искусств во многом и вызвала трансформацию искусств традиционных - театра и живописи. Изображение человека и вообще область реалистического стали достоянием именно новых видов техноискусства - благодаря их возможности фабриковать относительно точные копии визуально воспринимаемой человеком реальности.
Таким образом, рассматривая в отрыве друг от друга, хотя и в соседних предложениях одного абзаца, Федотов проигнорировал внутреннюю целостность культуры, отнюдь не распавшуюся при очередном дыхании техногенного сквозняка. Напротив, видение культуры как распадающейся становится предпосылкой для суждения, это суждение деформирующей. Развитие техники отчасти дегуманизировало традиционные виды искусства, но инициировало генезис новых видов искусств, впитавших, высосавших гуманистическую компоненту из искусств традиционных. Работа художника, и театрального деятеля перестала иметь функцию копировального устройства. До появления фотоаппарата фотоаппаратом являлся сам художник. Когда же функция фотоаппарата, техническая, ремесленная функция, не имеющая отношения к творческому процессу, была от художника отвлечена, и возникли новые направления в живописи, в частности, различные формы абстрактного искусства. В известной степени, живопись и театр приблизились на несколько шагов к музыке, в отношении которой речи о гуманизме или антигуманизме вести как-то не принято.
ссылка: http://exitum.org/forum/topic/17355/?page=1#post-50141