Андреев не открывается в своём творчестве, он от нас остаётся скрытым, мы только угадываем его облик за некоторыми местами книги, и она сама как бы не от него идёт. У меня осталось впечатление, что у Андреева не было понимания, какое значение имеет то, что он воспринял и описал. “Роза Мира” написана его рукой, но не им создана. Она гениальна, но сам Андреев хотя несомненно талантлив, но ещё не гениален и не дерзновен, он переносит на страницы то, что созерцает и слышит, всё приходит к нему извне, а не открывается в глубине его духа. Он прозревает в космическую глубину, но не в глубину духа, ему открываются миры, но не открывается их дыхание на человека, он больше визионер, чем творец. Он сообщает о невероятном, описывает невообразимое, но это не производит переворота в нём самом, его хочется схватить за плечи и закричать: “Даниил, ты понимаешь, что это взрыв, что мы с этим оказываемся против всего мира?”. “Роза” - это революция, но сознание самого Андреева не революционизировано ею.
Поясню это на примере фрагмента о недовершенности миссии Иисуса. Андреев пишет: “Главное же, в Энрофе вообще не совершилось коренного сдвига. Законы остались законами, инстинкты – инстинктами, страсти – страстями, болезни – болезнями, смерть – смертью, государства – государствами, войны – войнами, тирании – тираниями”. Но что тут имеется в виду? Почему это “главное”? У Андреева это главное, потому что болезни, смерть, войны - это страшно. Остался ужас всего этого - и это главное последствие оборванности миссии. Но тут ведь главное - это сама оборванность, весть о том, что какой-то элемент в судьбе Христа был бессмысленным, что в какой-то момент восторжествовало зло. Но это не воспринято самим Андреевым, мы не слышим крика: “О Господи Боже, но ведь Твоя миссия была оборвана! Как можно принять это и жить с этим?” Для традиционного христианского сознания жизнь Христа есть целиком торжество смысла, весь мир оправдывается о осмысливается через эту жизнь и смерть, распятие есть жертва во искупление грехов, так должно было быть, так было задумано, и вот неожиданно весть иная: что, если это не так, что, если это двойственно и уже не так ясно? Андреев же лишь констатирует узнанный факт, это не волевой творческий почин, это не “о, читатель, пойми, что судьба Христа - отчасти неудача, ты должен это увидеть, как увидел я”.
Андреев-мыслитель меньше Андреева-человека, и “Роза” философски совсем незначительна (“Метафилософия истории” - курьёзный подзаголовок, придуманный Владимиром Грушецким, чтобы книга могла выйти в печать, см. его автобиографию). Текст о невыносимо тяжелой проблеме оправданности иного насилия в истории Андреев заканчивает словами “Во всех этих случаях метаисторик верен своему единственному догмату: Ты – благ, и благ Твой промысел. Тёмное и жестокое – не от Тебя”. А в главе о зле он пишет, что свобода Бога ограничена свободой его творений. Но в этом нет никакого решения, это не теодицея, это тоскливая поверхность, книга стала бы лучше, если бы этих слов не было. Здесь глубока не теодицея, а терзание о её необходимости и её реальной ненайденности, приводящих к появлению “единственного догмата” - и оно скрыто, его можно только между строк увидеть.
Вообще Андреева можно только едва улавливать за текстом. Он приоткрывается как носитель глубочайшего нравственного сознания и когда пишет о том, что все демоны и грешники будут спасены, и когда в тексте слышна печаль о мучающихся в аду людях, бывших изуверами на земле. Приоткрывается Андреев и тогда, когда говорит о “Поверженном демоне”, что, “может быть, было бы лучше, несмотря на гениальность этого творения, если бы оно погибло в Энрофе”, поскольку из-за него Врубель спускаться в Гашшарву. Здесь видно, что картины адов произвели на Андреева глубочайшее воздействие, которое он не смог полностью преодолеть. Вообще этот непреодолимый ужас перед возможностью нисходящего посмертия для кого бы то ни было борется в “Андрееве сокрытом” с волей к свободному творческому возвышению человека, с думами об обогащении духа в огне, это видно во многих местах книги.
Я не хочу, чтобы этот текст был плоско понят - будто я стараюсь умалить Андреева. Просто я думаю, что Андреев не гений, хотя видения его гениальны и грандиозны. Он талант. Ещё он святой.